Я перевел взгляд на море. Оно стало непроницаемо черным. Остро тянуло холодом. И мне представилось, что где-то в черном пространстве, далеко отсюда пробивается к тихому городу на воде всеми забытый парусник. Темень, холод, качка. И одиночество.
Грезы кончились тем, что мне самому страшно захотелось уюта. Питкин меня покинул. Я вспомнил о нем, подходя к палатке, когда оттуда донесся его исполненный хозяйского достоинства лай.
Нина спала. Алексей, пристроив в изголовье ручной Фонарик, читал детектив. Костя, наверно, только что влез в спальник и теперь со всей тщательностью застегивал на нем пуговицы. Он так долго шуршал вкладышем, а потом и брезентовым чехлом, что Геннадий, оторвавшись от полевой книжки, решил, любопытства ради, проследить, сколько это продлится. Терпения не хватило, и он вполголоса, чтобы не разбудить Нину, сказал:
— Между прочим, тебе завтра мужиковать.
— Понял, — откликнулся Костя.
Чего-чего, а такой беспрекословности Геннадий от него не ждал. Костя тащил все, что на него взваливали, но перед тем, как подставить спину, обязательно выяснял: есть ли какая нужда в том, что его заставляют делать? Обычно он приходил к выводу, что такой нужды нет, о чем тут же и говорил.
Геннадий возмущенно спрашивал:
— Ну, чего ты, Котик, сопротивляешься? Все равно же будет по-моему.
— А это другое дело. Приказ начальника для меня — закон.
Теперь, когда Костя сказал коротко и бодро «понял», Геннадий пришел в редкий для него восторг.
— А ведь проспишь, Котик!
— Не беспокойся, начальник.
— Только попробуй…
Геннадий разбудил меня ровно в полвосьмого. Они с Алексеем были уже одеты. Спальники Нины и Кости лежали свернутыми у торца палатки. Начальник разбирал рюкзак, выкладывая из него лишнее. Цюрупа нежил расческой свои великолепно-черные усы и вслух пытался угадать, какие компоненты включены в ожидавший нас завтрак.
За ночь пролилось много дождя. Тент над палаткой прогнуло по краям двумя лужами. Пепел под ногами, который вчера, просохнув после прежних дождей, слегка пылил, снова стал упругим и плотным.
— Это хорошо, — заметил Алексей. — Пыль на маршруте — не лучший попутчик.
Из оврага, откуда редкими клочьями поднимался дым костра, выскочил мокрый и черный, как здешняя земля, Питкин. Дав стремительный, с фигурными подскоками круг, он метнулся к хозяину, лизнул его в подбородок и потом, не сбавляя радости, завертелся вокруг меня и Алексея.
На Геннадия нашла дурашливая радость. Возможно, ее принес Питкин, а возможно, она влилась в него с первым утренним вдохом, когда, открыв глаза, он вспомнил, что наступил долгожданный, по-настоящему рабочий день.
— Ну, что-о, Питкин, что-о?.. — спрашивал он нежным голосом. — Тебя за нами прислали. Да? За-а на-ами, за-а нами…
Алексей с легким нетерпением покупателя, на которого долго не обращают внимания, сказал:
— Собственно, чего мы стоим? Двадцать минут в нашем распоряжении.
Во главе с Питейным мы быстро направились к оврагу.
— Бачковым накрыть столы, команде мыть руки! — издали крикнул Геннадий, повторяя слова команды, которую мы слышали на корабле.
Повернувшись от костра, Нина улыбнулась; чуточку виноватая, однако не настолько, чтобы при виде начальства бросаться ему в ноги.
— Столы накрывать нечем, — она показала на ведро, в котором вместо супоида была холодная, с пепловым настоем вода.
— Стало быть, нас не ждали, — разочарованно сказал Алексей.
Геннадий молча наблюдал за Костей, который, стоя на коленях, дул в костер. Из-под вороха мокрых сучьев выпархивал жидкий дымок. Огня в этом ворохе разглядеть не удалось.
— Ай, Котя, Котя…
Оставаясь на четвереньках, Костя повернул к Геннадию слегка подкопченное лицо.
— А что делать, начальник? Осадки в виде дождя. Месячная норма.
И поставили репер!
После запуска советского «Лунохода-1» кто-то из журналистов, скорбя по вечности, с грустью писал: следы космической тележки, которые мы сейчас рассматриваем на фотографиях, Луна сохранит на тысячи лет. Там нет атмосферы, поэтому нет дождей и ветров, которые могли бы уничтожить колею «Лунохода».
«Лунные» свойства, несмотря на сверхнормативные осадки и неостывающие ветры, обнаружило и черное плато Алаида. Не знаю, как насчет вечности и что будет через год, но за полтора месяца отпечатки сапог, оставленные первыми исследователями прорыва и теми, кто приехал после, не утратили ни одного из своих рубцов. Ветру мешает дождь: на сыром пепле не разгуляешься. Но и дождю нет возможности разлиться ручьями: пепел всасывает его мгновенно и без остатка.