До этого момента все, что я видел в поверженной зоне острова, в моем сознании связывалось лишь с размахом вулканического взрыва. Может быть, так случилось потому, что там, где мы проходили прежде, вулкан укрыл от глаз все, что своим случайным присутствием могло бы вызвать жалость к погубленной жизни. Никаких «улик». Шлак, пепел и бомбы. Только в одном месте возле тропы прорезалось зеленое перышко ириса. Как ему удалось вырваться из чудовищного плена? Что уберегло его от сожжения?
Меня не столько взволновала загадка спасения, сколько обрадовало само присутствие лучика жизни в мертвом пространстве. Он казался и вызовом огненному урагану, и обещанием природы возродиться вопреки тому страшному, что здесь произошло восемнадцатого июня.
Ольховник — не ольха. Он всего лишь подобие того крупного развесистого дерева, которое благоденствует на материке, его карликовый родственник. Мелкое, скрюченное деревце природы не украшает. Но ему и на том спасибо, что населяет холодные, отверженные теплолюбивыми великанами земли.
Останки северной ольхи, истерзанные, словно кто-то уже обессилевший пытался и не смог замести следы своего преступления, впервые вызвали ощущение беды, которую принесло с собой извержение. Жизнь, какой бы она им была, все-таки — жизнь.
Уничтожив то, что дышало до его пробуждения, вулкан как бы, во искупление своей вины, попытался создать каменные слепки живого мира. За полкилометра до конуса стали попадаться крупные бомбы, поражавшие изобретательностью их формовки. Не верилось, чтобы такая осмысленность ваяний могла возникнуть случайно.
На потоке, куда Костя меня завел при первом осмотре прорыва, я встречал бомбы и бомбочки, напоминавшие форму веретена.
Понимая, что в наши дни не все могут иметь представление о веретене, я сослался на него только потому, что бомбы, виденные на потоке, официальная терминология вулканологов так и называет: бомбы в виде веретена. Но если такое сравнение ни о чем не говорит, попробуйте мысленно придать круглую форму ромбовидному предмету с сильно вытянутыми концами. Это и будет бомба-веретено. Она красива и типична для многих вулканов. Как классический образец одно такое «веретено» весом в несколько сот килограммов украшает вестибюль Института вулканологии.
Скульптура бомб, разбросанных на подходе к четырехпалому потоку, не сможет повториться при других извержениях. Спит, зарывшись лапами в пепел, полутораметровый крокодил. Морская черепаха выставила наружу узорчатый, с чуть отогнутыми краями панцирь. А вот почти в натуральную величину слоновья голова с закрытыми глазами и одним ухом. Хобот целиком ушел в пепел.
Поразительное сходство фигур с натурой достигается не только за счет формы. Каждая из них покрыта трещинами наподобие морщин, складок и всего остального, что есть в облике скопированных животных.
Бомбы с такой поверхностью вулканологи, — увы, не считаясь с их художественной оригинальностью, — называют бомбами типа хлебной корки.
— Как образуются фигурные бомбы?
Костя начал объяснение с неожиданного вопроса:
— Пирожковое тесто в руках держал?
— Приходилось.
— Какое оно из себя?
— Мягкое.
— А еще?
— Тягучее.
— Бели его как следует подбросить, что получится?
— Лепешка.
— Это — когда упадет. А в воздухе его может по-всякому перекрутить. Куски лавы, когда их подбрасывает взрывом — а подбрасывает со скоростью зенитного снаряда, — сначала тоже пластичные, как пирожковое тесто. В это время из них и получаются веретено или слон. А лепешками эти фигуры не стали потому, что, пока падали, успели затвердеть.
Заповедник, населенный подобиями животных, примыкал к той части конуса, где из маленького наружного кратера излился четырехпалый поток. Здесь находилась взрывная воронка. В отличие от первой воронки, через которую двигался основной поток, эту мы называли «второй нижней». Из-за того что к нашему приезду первая воронка заполнилась лавой, трудно было представить, как она выглядела сразу после взрыва, угадать ее первоначальную глубину. Вторая нижняя имела километровую окружность и отвесные стены, падавшие на глубину семидесяти метров. Со стороны конуса часть стены была срезана танковым проходом лавы. Коснувшись дна, поток замер.
По его спине, как по остановившемуся эскалатору, мы спустились в воронку. Небо осталось где-то в другом мире. Высоко над головой, отделяясь от разогретых взрывом краев воронки, вихрились, застилая выход, газовые протуберанцы. Сквозь них слабо проступало будто разъеденное сернистыми парами солнце.