Стадо отдыхало. Самая многочисленная группа разместилась на большом камне, имевшем просторную покатую площадку. Рыжие, с подпалинами секачи держались особняком. Иные, лежа на боку, время от времени почесывали себя передними ластами. Одному секачу места на общей лежанке не хватило (а может, у него была натура индивидуалиста), и он улегся на два небольших камня, сильно провиснув тушей, словно под ним был гамак.
Самки и детеныши — одинаково маленькие и темные — держались общей кучей. Мне трудно было угадать, кто в этой мелкоте сивучи-мамы, а кто их дети. Нужна была подсказка специалиста или человека, немало наблюдавшего жизнь морских зверей. Но я был один и надеялся только на то, что малыши выдадут себя сами. Все малыши одинаковы, все любят повозиться, позадирать друг дружку.
Сначала, понаблюдав за маленьким сивучом, который прилепился к покатому боку каменного лежака (и как только не свалится!), я сделал вывод, что это взрослая самка. Сколько ни смотрел, она ни разу не пошевелилась, пока к ней не подполз другой маленький сивуч и не ткнул ее мордочкой. Да и то: увидев, кто ее разбудил, сивуч-мама (или сивуч-тетя) решила, что с этого негодника спрос невелик и опять дремотно припала к теплому камню. А тот, которому не спалось и не сиделось на месте, изгибаясь червячком и оскальзываясь, полез в гущу таких же, как он, черных вертлявых зверенышей. Там он быстро нашел соперника по себе, и оба — он и его соперник, — отталкиваясь от камня передними ластами, заюлили один возле другого, щекоча друг друга острыми, как отточенные карандаши, мордочками. Так как они были абсолютно одинаковыми, я скоро перестал их различать.
Дурачась, морские львята мало-помалу оползали вниз. Закончилось это тем, чем и должно было закончиться: оба потеряли опору. Но один все же сумел упереться в какие-то бугорки или, возможно, выемки. Тело его собралось в гармошку и стало коротким. Он лежал головой вниз и не смел шевельнуться. А его дружок плашмя и тоже головою вниз быстро скользил к обрыву над водой. Ласты-крылышки были безвольно раскинуты, как руки у мальчишки, который шлепнулся на льду.
В душе я пожалел сивучонка. Он хоть и морской житель, но был еще мал, а камень, с которого он вот-вот должен был сорваться, выступал над водой сравнительно высоко.
Но и для него все обошлось благополучно. У самого обрыва он налетел на толстый, разложенный двумя лопатами хвост секача. Мгновенной задержки оказалось достаточно, чтобы неудачник успел развернуться. В этом ему помогло и чутье, которое, кроме всего прочего, подсказало бестолковому львенку, что секач не простит ему наскока на свою персону. Секач был не из крупных, даже совсем не крупный. Но все равно — куда было малышу до этой громадины весом с хорошо откормленного быка.
Покуда секач крутил неповоротливой от ожирения шеей, пытаясь выяснить, кто посмел его клюнуть, покуда раскрывал пасть и выдавливал для острастки рев, который получился у него похожим на блеянье барана, оба сивучонка ушлепали наверх по той самой крутизне, которая мгновение назад не могла дать им опоры.
А следом пришлось убираться и секачу с бараньей глоткой. Вода возле камня вдруг поднялась и шумно, как бы уходя в провал, опустилась, а над нею возникло рыжее туловище секача-гиганта. Ископаемая громадность зверя — он должен был весить не меньше тонны — могла бы вселить ужас, если бы его туша не была отлита в идеально гармоничную форму. Весь влажный, он нес на себе отблески солнца.
Ухватившись передними ластами за камень, готовясь к восхождению, сивуч напряг свинцовую шею и заревел. Короткий, троекратно повторенный рев способен был перекрыть хор пароходных гудков. И тут я подумал, что это именно тот секач, который с реактивным шумом перевел дух за кормой нашей лодки.
Стадо задвигалось. На месте остались только самки, хотя и они, очнувшись от дремоты и нервно перебирая ластами, смотрели в ту сторону, откуда исходил рев. Секачи и детеныши в полном согласии разместились по краям камня, освободив середину и весь путь, по которому самодержец, как видно, имел обыкновение взбираться на трон.
И тогда под его кожей с толстым слоем жира волнами заходили мускулы. Поднимался он трудно: с усилием подтягивал задние ласты, нащупывая надежный упор, а потам, заваливаясь тушей то на одну, то на другую сторону, работал ластами-руками.
Наконец он достиг верха. Тяжело разворачиваясь и не переставая реветь, посмотрел на три стороны, после чего улегся на бок, разбросил ласты и замер.
Ну и ну! Так-то величественно явиться из темных вод, подавить все окружающее почти слоновьей мощью, напустить столько реву… И для чего?