Сухой дождь
В Ключи я приехал до того события, которое обернулось самым невероятным приключением моей жизни.
Рабочий день подходил к концу. Сидя в конторе лесокомбината, я не столько занимался делом, сколько посматривал в окно, напротив которого, через площадь, была столовая. От нее, нацеливаясь на купол Ключевского вулкана, поднималась улица с деревянными одноэтажками и редко посаженными тополями.
Солнце, опускавшееся за вулкан, казалось, угодило в кратер и медленно стекало в его бездонную чашу. Оледеневший купол бросал на поселок яркие блики.
И вдруг здание сильно тряхнуло. Я ухватился за стол, совершенно не представляя, как вести себя дальше. Но тут в коридоре зачастили шаги, и я бросился к выходу.
Возле конторы стояла возбужденная толпа управленцев. Обсуждалось только что пережитое. Разобрать что-либо связное было нельзя, слышались только отдельные выкрики: «А я!.. А этот!.. Ух, драпали!..»
Здесь были и мои соседи по гостиничному номеру. Вчера, при знакомстве, они отрекомендовались мне каждый на свой лад. Инженер из леспромхоза, тот, что выделялся в толпе без малого двухметровым ростом, назвал только имя — Спартак, хотя было ему за сорок. Ревизор из областного управления торговли мягко, почти ласково представился Яковом Ивановичем. Выглядел он моложе Спартака, но таких, как он, начинают величать по имени-отчеству еще на школьной скамье. Яков Иванович казался спокойным, даже чуточку флегматичным. Он как бы постоянно твердил про себя одну и ту же истину: все, что ни есть, на свете, можно представить и так и эдак.
Возле толпы прохаживался еще один жилец нашей комбаты, по фамилии Литвинёв. В Ключи он прикатил с побережья, а туда попал по вербовке. Он относился к той категории сезонников, которые, честно отработав договорный срок в каком-то одном месте, едут наниматься в другое. И опять ненадолго: на два-три месяца. Работа по вербовке была для них удобным, по крайней мере, дешевым способом повидать белый свет. Малого росточка, подслеповатый, Литвинёв жадно ловил все, что раньше ему было неведомо. Любую пустячную историю, анекдот выслушивал с такой сосредоточенностью, будто все сказанное ему предстояло донести до грядущих поколений. На шее у него висел фотоаппарат. Литвинёв держал его бережно, обеими руками, как наголодавшийся держит горбушку хлеба, часто прикладывался глазом к видоискателю, а нажав кнопку затвора, заглядывал в объектив, словно все еще надеялся увидеть, как оттуда вылетает обещанная ему в детстве птичка.
Спартак энергично, с картинностью штатного вручателя грамот и вымпелов, потряс мою руку.
— Мы все видели. Молодец!
— А что вы могли видеть? — я смотрел не на Спартака, а на улыбавшегося Якова Ивановича.
— Видели, как из конторы выскочил, — сказал, продолжая встряхивать мою руку, Спартак. — По-капитански. Последним.
Ответить на выпад Спартака я не успел. Часто и гулко закачалась под ногами земля. Где-то за Ключевской сопкой она раскололась и выпустила в небо косое пламя и мгновенно распухшее облако серовато-зеленого пепла. Уже в следующую минуту облако превратилось в гигантскую тучу.
Никто не знал в точности того, что произошло.
— Опять Безымянный? — спрашивали.
— Да, наверно.
— А может, Ключевская?
— Шут ее знает. Они теперь все под одной тучей.
Больше других суетился Литвинёв.
— А я самый момент щелкнул, — говорил он каждому, кто бросал на него хотя бы мимолетный взгляд. — Собрался Ключевскую на контражур поснимать, только навел, а тут и ахнуло!
Стоявший возле меня пожилой кадровик неприязненно проговорил:
— Нечему радоваться. Тучу-то прямо сюда гонит.
До сих пор туча искала лишь высоты. Достигнув апогея и разваливаясь, она стала заполнять собою все небо. Это было похоже на обвал в горах. Клубящиеся лавины быстро покатились в сторону горизонта.
Что-то сухо и резко просыпалось на железную крышу конторы.
— Во, уже пепел! — воскликнул Литвинёв.
— Какой пепел? Где ты увидел пепел? — набросился на него раздраженный кадровик.
— А что же по-вашему?.. — Литвинёв не обиделся. Он готов был переварить любую несправедливость, лишь бы это помогло ему осмыслить свершившееся на его глазах. Жертвенная покорность Литвинёва, а может, и предчувствие общей беды, смягчили Андрея Кондратовича.
— Песок это. Он тяжелый, потому раньше и упал. Беги, пока не засыпало.
Я вернулся в контору.
В кабинете быстро темнело. За окном густо валил пепел. Какое-то время я еще различал в нем слабое колыхание отдельных потоков, видел спешивших по улице людей. Все они были одинаково сгорбленными, будто каждый тащил на себе окаменевший обломок неба.