Двухголосый храп был ему ответом.
Посетитель встал и обвёл взглядом немигающих глаз разгромленную лабораторию.
— Да, — произнёс он, — господа, кажется, весьма неплохо повеселились. Боюсь, после пробуждения у них изрядно испортится настроение.
Он поднял один из стаканов, с любопытством понюхал его и испуганно отпрянул.
— Тьфу ты, ангел! — выругался он, с отвращением бросая стакан. — Люди способны пить вот ТАКОЕ!
Он потянулся за чёрной папкой, откуда извлёк несколько штрафных марок, на которых была изображена летучая мышь. Господин Червини послюнил их и тщательно прилепил прямо на лоб Шуткозлоберу и Тиранье.
Затем Грехогадус Червини снова уселся в кресло, заложил ногу на ногу и начал ждать адских душевозов, которые должны были прибыть с минуты на минуту и оттранспортировать обоих проштрафившихся.
В это самое время Якоб Кракель и Маурицио ди Мауро сидели бок о бок на большой крыше собора. Счастливые, они наблюдали, как далеко внизу, за тысячами горящих светом окон, обнимаются люди, как над городом взлетают бесчисленные ракеты и взрываются фейерверки.
Святой Сильвестр, который теперь снова был всего лишь каменной статуей, глядел на праздничный блеск с высоты соборной башни с затаённой улыбкой на губах.
— Хотел бы я знать, — проговорил кот задумчиво, — что там сталось с нашими магом и ведьмой! Но этого мы с тобой теперь никогда уже не узнаем.
— Не бери в голову, — сказал Якоб. — Главное дело, что всё в конце концов повернулось по-хорошему.
Кот некоторое время размышлял.
— А мне почему-то почти жаль их, тех двоих, — произнёс он тихо.
Бронзовые колокола певуче гремели.
— В любом случае, — вновь прервал молчание Маурицио, — наступает, несомненно, ОЧЕНЬ хороший
Новый год. Для всех. Если повсюду происходит то, что случилось с нами…
— Хорошо бы. — Якоб глубокомысленно кивнул. — Но вот кому все должны быть за это благодарны — этого люди никогда не узнают!
— Люди — нет, — согласился кот. — И даже если им кто-нибудь расскажет, они сочтут это в лучшем случае новогодней сказкой.
И снова повисла долгая пауза. Они смотрели в небо, озарённое огнями, полное ярких звёзд, и обоим казалось, что никогда ещё оно не было таким высоким и далёким.
— Я бы хотел сейчас исполнить мою первую песню, — произнёс Маурицио.
Он ещё раз быстро привёл в порядок свой шелковистый белоснежный мех, разгладил роскошные усы, принял изящную позу и замяукал прекраснейшую арию, обращая её к звёздному небу.
И поскольку он чудесным образом внезапно овладел чистейшим итальянским языком, то и пел он своим неподражаемым кошачьим неаполитанским тенором по-итальянски:
Что означало: