Семнадцать лет он служил в Канадской королевской конной полиции, но за этот срок его лишь дважды вынуждали применить оружие. Во второй раз — сегодня.
Когда костяные пальцы Смерти отпустили его плечо, у инспектора Цинка Чандлера затряслись руки.
Англия. Лондон
Воскресенье, 5 января, 1:10
Прибыв на Казн-лейн, Хилари Ренд увидела, что отряд по борьбе с терроризмом работает в очень сложных условиях.
Во-первых, из-за повреждения линии электропередачи улица тонула в темноте. Во-вторых, переносных дуговых ламп, доставленных из Ярда, не хватало, чтобы целиком осветить место происшествия. И, наконец, метель вконец разыгралась, и не было никакой возможности разбить пространство в радиусе двухсот метров от места взрыва на сектора, чтобы затем методично прочесать развалины в поисках вещественных доказательств. Честно говоря, задувало так, что Ренд пришлось добираться на метро.
Перед пивной с вылетевшими окнами разговаривали двое, закутанные в пальто. Крутящиеся снежные хлопья быстро превращали их в мультипликационных снеговиков. Один был из особого отдела, другой — из отдела расследования убийств. Их дыхание застывало в морозном воздухе белыми облачками, в какие вписывают реплики персонажей комиксов.
— Хилари!
— Привет, Джим. Дерик…
— Шеф?
— Это не может быть ИРА?
— Вряд ли, — усомнился человек из особого отдела. — В свете последних событий…
— А что это насчет цветов, Дерик? Старовата я для тайных воздыхателей.
Детектив-инспектор Дерик Хон поплотнее запахнул воротник пальто в тщетной попытке удержать тепло. Проклятием этого человека средних лет была лысина, и он старался по возможности не появляться на людях без шляпы. Сегодня Хон щеголял в теплой шапке из канадского бобра.
— Незадолго до того, как я вам позвонил, в управление поступил букет. Я прочитал сопроводиловку и позвонил хозяину цветочного магазина, откуда прислали цветы. Его зовут Алан Мак-Грегор, «Торговля цветами Мак-Грегора, Ист-Энд». Мистер Мак-Грегор сказал, что в пятницу он получил по почте несколько десятифунтовых банкнот и письмо с просьбой отослать два букета цветов по прилагаемым адресам. Письмо было подписано: «Элейн Тиз». Кто это, он не знает. Первый букет, из клевера, просили отослать в субботу, к половине одиннадцатого вечера, в «Римские парные бани» на Казн-лейн. Второму букету, из гортензий, вскоре после первого предстояло отправиться по другому адресу. Однако заказчица умолчала о том, что это адрес Нового Скотланд-Ярда. Мистер Мак-Грегор не сумел в это время года достать нужные цветы и заменил их по своему разумению. Пока мы с ним говорили, в Ярд пришел вызов: взрыв на Казн-лейн, в «Римских парных банях». В тех самых банях, куда предназначался первый букет. Ну я и позвонил вам.
Старший суперинтендент Хилари Ренд нахмурилась и покачала головой.
— А не получал ли Мак-Грегор вместе с заказом записки, которые просили бы отослать с букетами?
— Да, — ответил Хон. — Мак-Грегор получил две десятки, заказ и инструкции, а еще — две запечатанные карточки, их просили доставить вместе с цветами. Второй букет не предназначался никому конкретно. В управлении конверт с карточкой вскрыли, чтоб посмотреть, для кого цветы.
— Где эта карточка?
— На пути в лабораторию. Но у меня есть фотокопия.
Детектив-инспектор вынул из кармана пальто листок бумаги и протянул Ренд. Человек из особого отдела посветил фонариком, и старший суперинтендент прочла:
Хилари! Сделай их всех. Джек.
СТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ
Ванкувер. Британская Колумбия
10: 07
— Этот малый — Чандлер — портач.
— Тогда, Кэл, его бы не поставили на эту работу.
— Да ладно, Бэрк. Я читал его досье. Как, по-твоему, называется то, что случилось десять лет назад в Мексике?
— «Напортачил» здесь ни при чем.
— Да брось. Его напарнику всадили шесть пуль в затылок. Твой портач Чандлер не явился на стрелку.
— Из-за твоего оттавского коллеги.
— Ну да, конечно. Вали все на нас.
— Твой человек подставил их. Что он, не знал, что у мексиканских легавых рыльце в пушку? Не знал, что им платят? Какого черта он связался с тамошней полицией? Дело курировало Американское агентство по борьбе с наркотиками.
— Почем ты знаешь?
— Послушай, мексиканский легавый назвал Чандлеру неправильное время, согласен? Цинк пропустил стрелку, и его напарника застрелили. Это ведь твои мальчики привлекли к делу местную полицию?
— Ты сам-то бывал в Мексике, Бэрк? Имел дело с этой публикой? Их полиция работает не лучше их телефонной сети. Могло выйти недоразумение.
— Враки, Кэл. Мы с тобой оба видели директиву Департамента юстиции. И ты знаешь, там стояло совсем не то, что передали Цинку мексиканцы.
— Это Чандлер так говорит. Может, он сам облажался, а после напридумывал черт-те что, чтоб замести следы. А дело Хенглера? По-моему, ясно, что твой Чандлер — попыхач. И портач.
— Цинк — хороший полицейский.
— Хорошие полицейские не срывают арест миллионной партии наркотиков ради спасения какой-то сторчавшейся девки.
— Ты нашей работы не знаешь, Кэл. Если не проявлять определенной лояльности, все информаторы разбегутся. Нельзя жертвовать ими во имя пресловутого «великого дела». Валюта полицейского — лояльность. То же с напарниками. Цинк знает это.
— И этим ты оправдываешь его партизанскую вылазку в мексиканские джунгли в семьдесят пятом году? Лояльностью? Лояльностью? Его напарник Эд Джарвис тогда уже лежал в могилке. Я называю подобные эскапады сведением счетов. Диво, что он и тут не напортачил.
— Цинк — человек принципиальный.
— Ну да. Расскажи это кому-нибудь другому. Верность напарнику. Плевать, что сорван арест. Лояльность к этой обколотой бабе. Подумаешь, лимон баксов псу под хвост! Пожалуй, лояльность у полицейского может обернуться недостатком.
— Да пошел ты, Уичтер. Ты просто не понимаешь.
Прокурор Кэл Уичтер — невысокий, худощавый, со светлыми вьющимися волосами над очками в тонкой металлической оправе — представлял Корону в Федеральном департаменте юстиции и считался местным экспертом в вопросах, связанных с юридическими аспектами перехвата и прослушивания телефонных разговоров. Несколько лет тому назад в Оттаве приняли акт «О защите частного пространства граждан». Официально этот документ должен был оградить канадцев от неоправданного электронного вторжения полиции в их личную жизнь. На деле, однако, произошло нечто прямо противоположное — «жучки» в телефонной сети принялись плодиться с космической скоростью. Запишите что-нибудь черным по белому, и полиция истолкует все шиворот-навыворот.
Кэл Уичтер безжалостно эксплуатировал новый закон для продвижения по служебной лестнице, ибо превратил прослушивание телефонных разговоров в личную кормушку.
— Давай на минуту забудем про Цинка, — попросил королевский обвинитель. — Расскажи лучше, что дали «жучки» на телефонах Хенглера.
— В смысле наркотиков — ничего, в смысле пленок — кое-что.
— Черт возьми, опять местным повезло. Пусть даже это занюханная порнуха.
— Желчный ты тип, Кэл.
— А ты, дружище, что-то чересчур пресыщен для суперинтендента Королевской конной полиции.
— Желчный и с дерьмецом.
— Да ну? Что ж, давай по новой прополощем грязное белье и посмотрим, что за пакость всплывет.
Бэрк Худ отдал службе в полиции двадцать девять лет. Упрямо стиснутые губы придавали ему сходство с герцогом Эдинбургским, и при взгляде на него тотчас становилось понятно: вот полисмен, который любого юриста считает пройдохой.
Когда-то давно некий детектив, сотрудник нью-йоркского управления полиции, сказал суперинтенденту, юристы, занимающиеся уголовными делами, бывают трех сортов: Старые Пердуны, этакие Кларенсы Дарроу — быстро стареющие субъекты, которые упорно теребят помочи, хотя их брюки поддерживает ремень; Белые Штиблеты — ловкачи в синих тройках в тончайшую полоску, акулы, для кого юриспруденция — источник немалых доходов; и, наконец, Панкующие Рокеры, дети поколения, пережившего Вьетнам и Уотергейт, твердо знающие, что система — дрянь и что у поножовщины нет правил.