— Это опасно, Цинк. Переговоры между адвокатом и его клиентами считаются конфиденциальными.
— Но не в том случае, если адвокат сам замешан в уголовщине. Кроме того, мне не нужны улики. Мне нужно нащупать след.
— Дело ведешь ты, — напомнил Бене. — Если что, тебе отвечать.
— Попытка не пытка, — ответил Цинк.
Карадон вдруг резко выпрямился и запустил камеру:
— Вон они.
Чандлер навел бинокль на тех, кто стоял у подъезда городского суда. Один, в дорогой шубе из темной норки и норковой же шапке а-ля русский казак, держал затянутой в перчатку рукой адвокатский портфель. Второй, со стрижкой «ирокез», дрожал от холода в черной кожаной куртке.
Цинк видел, как шевелятся их губы, видел белый парок их дыхания. Видел щетину, отросшую на подбритых висках Ирокеза за время непродолжительного заключения, и очертания подвязанной руки под мотоциклетной кожанкой. Цинк, сторонний наблюдатель, наконец проник в их мир.
«Кто-то должен заплатить за смерть Дженни Копп, — думал Чандлер. — И, честное слово, Хенглер, я не понимаю, почему это должен быть только я».
ДИЧЬ
Англия. Лондон
Вторник. 7 января. 4: 25
На полу подвала лежало полное собрание Г. Ф. Лавкрафта. Один том был раскрыт на «Зове Ктулху». Из-за закрытой двери-зеркала, ведущей в канализацию, тянуло слабым запахом крови и разлагающейся человеческой плоти. Гудел генератор, стены омывал голубой мерцающий свет телевизионного экрана.
Когда фермер, персонаж фильма Хичкока, распростерся в углу спальни, Вурдалак нажатием кнопки стоп-кадра остановил видеомагнитофон.
Подвальную стену за телеэкраном занимал коллаж из пятисот налезающих один на другой плакатов, кадров из фильмов и рисунков в жанре черной фантастики, В центре коллажа висела большая картина, изображавшая монстра с осьминожьей головой и массой скользких, холодных бахромчатых щупалец на месте лица — Великого Ктулху, вульвическое творение Лавкрафта, воплощение кошмара, преследовавшего писателя ночами, кошмара о матери, оскопляющей юного сына.
Подняв глаза к портрету Великого Ктулху, Вурдалак прошептал единственное слово: «Мама…»
7: 11
Королевский адвокат Эдвин Чалмерс думал о своей любовнице, стараясь забыть о жене.
Думать о Молли удавалось без труда: последние восемь часов Эдвин провел с ней в постели, пил шампанское из ее пупка и глубокой ложбинки меж фантастических грудей и играл в десятки иных игр, рожденных восхитительно грязным, точно каирская сточная канава, воображением Молли. Однако позабыть о Флоренс было не так-то легко.
С первого взгляда на королевского адвоката Эдвина Чалмерса, худощавого педанта, становилось ясно, что он исполняет обязанности старшего юрисконсульта в адвокатской конторе, занимающейся весьма прибыльными гражданскими делами. Поверх костюма, купленного на Сэвил-Роу, на Эдвине было дорогое пальто от «Барберри», шею обнимало белое шелковое кашне, а крупную голову украшала норковая шапка, купленная в Москве.
Чалмерс предупредил жену, что обедает в Судебных Иннах [14], основанном в пятнадцатом веке питомнике адвокатов, если точнее, в Миддл-Темпл, и, возможно, задержится — но не настолько… И вот он стоял на набережной Виктории лицом к Судебным Иннам и спиной к Темзе, усталый, сильно под мухой, и тревожился, как бы Флоренс не заподозрила… нет, открыто не обвинила его в распутстве. Чалмерсу — адвокату и, значит, человеку, привыкшему ежедневно лгать, — сейчас, тем не менее, не шло в голову ничего, на чем можно было бы построить свою защиту. Поэтому, повернув прочь от высокой чугунной ограды Миддл-Темпл, он побрел по набережной, тщетно пытаясь придумать оправдание, которое Флоренс проглотила бы не поморщившись.
То, что он в стельку пьян, не облегчало задачу.
Небо на востоке зарозовело, и Лондон окрасился в цвет сверкающей бронзы. Справа от Чалмерса потоком расплавленного металла искрилась река. Впереди ослепительно сверкали Тауэр-бридж и купол собора Святого Павла.
Снег, выпавший в субботу, лежал на земле грязно-белыми островками. Однако слабые лучи утреннего солнца прогрели воздух, и почва задышала словно тысячью похороненных в ее толще замороженных легких, выталкивая на поверхность большие клубы тумана.
Чалмерс, погруженный в тревожные мысли, на заплетающихся ногах брел вдоль берега реки, то скрываясь в облаках тумана, то вновь появляясь и опять исчезая в сероватой пелене. Окружение было самое зловещее: слева к адвокату тянулись, чтобы задушить, узловатые голые ветви платанов, справа за ним безмолвно наблюдали чугунные змеи, обвившиеся вокруг фонарных столбов на подпорной стенке. Постукивание зонта Чалмерса по камням накладывалось на звук его неровных шагов.
Адвокат миновал черные громады корпусов и белые надстройки «Хризантемы» и «Президента», военных кораблей Ее Величества, пришвартованных у берега Темзы, и теперь, тяжело дыша, поднимался по пологому пандусу к мосту Блэкфрайерс, к его широким, приземистым красным быкам, к пролету белых решеток и ярко-синих арок, где катил двухэтажный автобус — прозрачный сквозной силуэт на фоне пылающего шара солнца. Остались позади встающий из воды бетонный блокгауз водоотливной станции и деревянный причал на зеленых от речной слизи сваях. Чалмерс осторожно спустился по лестнице в Блэкфрайерский пешеходный туннель и, покачиваясь, свернул под мост. В усиленный гулким эхом шум немногочисленных пока автомобилей, проносившихся по пролету моста, вплелись синкопы зонта и спотыкающихся шагов. Впереди показались опоры железнодорожного моста… и вдруг странно бесплотный голос воскликнул: «О Боже! Невероятно!»
Королевский адвокат Эдвин Чалмерс стал как вкопанный.
Он вгляделся вперед, насколько хватал глаз, но никого не увидел.
Тогда он обернулся и обшарил взглядом туннель позади себя. Никого. За мостом Ватерлоо на фоне неба чернели далекие шпили Старого Скотланд-Ярда.
«Старичок, ты пьян, — сказал себе Чалмерс. — У тебя галлюцинации».
Он подошел к стене набережной и заглянул вниз.
В двадцати пяти футах под ним к крутому берегу, одетому в гранит, выходила каменистая замусоренная полоска дна, обнажавшегося лишь во время самых сильных отливов. Она простиралась на восемь футов от подножия стены до кромки воды и не была видна с реки из-за моста Блэкфрайерс.
На камнях стоял чрезвычайно взволнованный молодой человек в синей вязаной кепке и смотрел в бинокль куда-то вверх по течению. Чалмерс видел только его макушку.
Молодой человек вдруг поднял голову и крикнул:
— Слава Богу, я услышал ваши шаги. Скорее спускайтесь. Мне нужен свидетель.
— Да в чем дело-то? — хмурясь, спросил адвокат.
— Оттуда не видно. Она под причалом.
— Кто под причалом?
— Да птица же, птица! Первая и единственная североамериканская трехцветная цапля, залетевшая в Лондон!
— Это замечательно, — ответил Чалмерс.
— Здесь есть лестница, — подсказал молодой человек, снова прильнув к биноклю.
В четырех футах от адвоката к гребню стены набережной крепилась клеть из проволочной сетки, чтобы пешеходы не пользовались железной лесенкой, спускавшейся к реке.
Если бы Чалмерс не был пьян и не боялся возвращаться домой, он пропустил бы мимо ушей требование молодого человека. Но он был пьян и усмотрел в этом повод, пусть ненадолго, отодвинуть встречу с Флоренс, а потоку ухватился за клеть, перекинул ногу через стенку… и спьяну едва не загремел вниз, на камни.
Спускаясь, адвокат внезапно почувствовал омерзительную вонь. Бросив быстрый взгляд вправо, он увидел сток, откуда в Темзу выводились нечистоты из Флитского коллектора. Сток закрывала тяжелая металлическая дверь высотой пятнадцать футов. Она весила по меньшей мере тонну и открывалась только наружу. Из двери сочился ручеек грязной воды: застрявшая на выходе тачка, занесенная сюда потоком сточных вод, не давала ей захлопнуться.
14
Так называются четыре школы барристеров в Лондоне: Иннер-Темпл, Миддл-Темпл, Грейз-Инн, Линкольнс-Инн.