— Всем, — хмыкнул нелюдим.
— Ладно, я пошел, — сказал Хромоножка, направляясь к калитке.
— Это не сон, — сказал ему в спину Гвирнус.
— Я знаю, — ответил, не оборачиваясь, Бо.
— А чего ж ты улыбался, а?
Воздух после дождя заметно посвежел. Мокрая рубаха прилипла к телу. Гвирнуса бил легкий озноб (а может, дело было вовсе не в холоде — в злости: равнодушие, с каким отнеслись сельчане к гибели Ганса, приводило Гвирнуса в ярость).
— Сволочи, — сквозь зубы процедил он, разглядывая затоптанные сельчанами грядки.
Гвирнус наклонился, поднял оставленную Питером веревку, намотал ее на локоть. Хмуро взглянул на дуб. Охотник никак не мог отделаться от ощущения, что вот-вот раздвинется листва и из нее высунется курчавая голова Ганса с ехидной ухмылочкой на губах: мол, как я вас всех тут, а? «Нет, — решил Гвирнус, — это же не повелитель какой. От повелителя так и вправду жди. А этот…» Гвирнус устало махнул рукой.
Мертв он. Мертвее не бывает.
Он поправил сбившиеся на лоб мокрые волосы. Подошел к крыльцу. Привязанный к перилам Снурк радостно вилял хвостом. Гвирнус погладил его по мокрой спине:
— Что? На волю хочешь? Ладно, дуй отсюда, наделай щенят, чтоб им всем!
Отпущенный на свободу пес тут же легко перемахнул через забор и затрусил по дороге к дому Ойнуса.
«Ага. Так я и знал! — подумал нелюдим. — Жди, Ойнус, прибавления. С твоей рыжей вишь какие лисята пойдут». Он хмыкнул и повернулся к двери.
— Все. Ушли, — сказал Гвирнус через дверь, обращаясь к Ай-е. Ему не хотелось нежданно вваливаться в дом — мало ли у них свои, бабьи разговоры.
Выждав немного, он дернул за ручку, но дверь была заперта.
— Ай-я! Что за шутки! Ушли они. Открывай!
За дверью что-то шумно завозилось, громыхнула упавшая табуретка, потом все стихло.
— Илка, ты?
Тишина.
Гвирнус невольно оглянулся на дуб. И как-то сразу весь вспотел.
«Только этого еще не хватало. Ай-я, милая, что с тобой?»
Он выхватил из-за голенища нож и, просунув лезвие в щель, скинул крючок. Распахнул дверь.
В нос ударил резкий запах эля.
— Т-ты? — пробормотал чей-то пьяный голос. Он с трудом узнал — Илка. Мешковатая фигура в грязном, залитом элем платье сидела на табуретке, покачиваясь из стороны в сторону, бормоча под нос ругательства, то и дело всхлипывая, шмыгая носом, сплевывая прямо на пол желтоватую густую слюну. Бессмысленный взгляд вяло скользнул по нелюдиму.
— Явился… г-голубчик! — пробормотала Илка. Ее раскрасневшееся лицо расплылось в ядовитой ухмылке. — Х-хороший эль! Х-хо-рошие люди. Добрые, да? — Она потянулась крючковатыми пальцами за стоявшим на столе кувшином. — Н-ну, что смотришь? Вон она… Лежит… Ха!
— Ай-я?!
Гвирнус наконец увидел ее беспомощно раскинувшееся на полу тело, тут же забыв о Гансе, Снурке, о пьяной до бесчувствия Илке.
— Ай-я? — робко повторил он.
Лежавшая на полу женщина застонала.
— Жива она, — глупо хихикнула Илка.
— Мертва. Мертвее не бывает, — прошептала Ай-я, заходясь в беззвучном плаче. — Нет, не я. Он… Он… — Ее руки обнимали, мяли, тискали, поглаживали живот, и Гвирнус вдруг с ужасом понял… похолодел… пробормотал, чувствуя, как немеет во рту язык:
— Умер, да?
Часть вторая
ГЕРГАМОРА
ГЛАВА ШЕСТАЯ
К вечеру в Поселке слегло трое мужчин: Ойнус, Гей и один из охотников — одноглазый Рольф, больше известный под прозвищем Глазастый, ибо единственный его левый глаз не закрывался даже во сне. Рассказывали, в детстве бедняге посчастливилось нарваться на ведмедя, вот и распрощался с глазом, а заодно и со всей правой половиной лица. Улыбнется — кого хочешь в дрожь вгонит. Поговаривали, потому и охотник удачливый: как на какую зверюгу посмотрит, так та и замрет.
Наутро и до женщин дошла очередь. Сначала к Лите привязалось. Ночью они с Норкой Ганса элем поминали. А как рассвело — Норке ничего, а Лита пьяным-пьяна. Время прошло, эль уже давно из головы выветрился, но Лита по-прежнему — ноги не держат, глаза блестят, и все время пить просит. Норка в нее полведра влила — все без толку. А потом и того хуже стало. Норка из дома Литы как ошпаренная выскочила и ну по Поселку языком молоть: мол, баба-то по смерти мужа совсем рехнулась. Зверюга лесная, а не баба. Рычит. Воет. Колесом по хижине ходит. Всю посуду в доме перебила, всю пыль собой подмела. С губ пена желтая. На шее желвак синюшный — почти с кулак будет, а как платьем за гвоздь зацепилась, порвала, так и видно стало, что вся такая. С ног до головы. Синюшная. В прыщах. А которые из них прорвались, так из них кровища хлещет. Лита же чешет их нещадно, как есть рвет, кровищу по себе размазывает. Ужас.