— Ой! Он уже вырос! — услышал лесной бродяга тоненький голосок.
«Лет десять девице, — определил он. — Эта в жены не годится. Мала еще. Жизни не знает. И домишко бедноват, хоть и не окраина уже, а кругом-то покрепче будут. Вон и заборчик весь на боку, чуть не на земле лежит. Правда, кроликов держат, уже хорошо. Да и голос у той, что постарше, — мамаши, наверное, — ничего. А что? — мысленно прикинул Плешак. — Баба как баба. В самом соку. Опыт есть, как-никак вон какую девицу вырастила. Да и не виновата она, что избенка не ахти. Мужских рук нет, вот оно что».
— Как же, вырос! — сказал насмешливый голос. — Так-таки за один вечер и вырос.
— Вырос! Вырос! — капризно сказал детский голос. — Двое других как были, так и остались. А мой, с пятнышком, вырос.
— Иди спать! Утром еще больше вырастет.
— Я сейчас…
— Ну-ка быстро! Я вот сейчас за прутьями-то схожу!
«Ага! — злорадно подумал бродяга. — Сходи, сходи. Только девчонка пускай в дом уйдет. А ты мне сгодишься. По голосу слыхать — баба что надо. Эй ты, ползучка вшивая, — мысленно обратился он к обитателю мешка, — пошевелись, что ли. Недолго уже осталось. Вот я ужо мешочек-то развяжу…»
— Мама!
— Я вот тебе покажу «мама»!
— Слышишь? Вроде как за забором…
Бродяга испуганно замер. Даже дышать перестал. Ну и слух у девчонки — лесного человека учуять!
— …шевелится, а?
— Ничего там не шевелится! Ты мне голову не морочь.
— Нет, шевелится, — капризно сказала девочка. — А мой, с пятнышком, он же маленький еще. Вдруг волк?
— Ай-я, какой волк?
— Или вурди…
— Тсс! То волк. А то — вурди. Я ж тебе говорила…
— А он вправду похож? На человека?
— Иди в дом, поганка! Мала еще о таком говорить…
— Иду.
Уф! Бродяга выдохнул застоявшийся в легких воздух. Пронесло! Тихий шорох шагов по песчаной дорожке. Скрип закрывающейся двери. Пронесло-то пронесло. Только никто за прутьями не пойдет. Добыча ускользнула. Жаль. Хотя и не больно-то надо — другую найдем. Помоложе. Получше. Вон там, впереди, — кто это?
Бродяга осторожно вылез из шиповника. Поправил мешок за спиной. Никого… Ветер качнул молоденькую березку. Вот и померещилось.
Почесал колючий подбородок. И серой тенью скользнул вперед.
Следующие несколько дворов были пусты и безжизненны. Зато в конце кривой улочки раздавался громкий девичий смех. Бродяга насторожился. Одна? Нет? Но тут чей-то мужской голос приглушенно сказал:
— Ах! Ты еще и кусаться!
И бродяга торопливо прошел мимо.
Он, как зверь, крался возле разросшихся у заборов кустов шиповника и сирени, вздрагивая от каждого ночного шороха. Конечно, можно было и рискнуть — топать посередке улицы как ни в чем не бывало (не могут они тут знать всех и вся в лицо): мол, пришел с охоты, живу на том конце. Вроде как и проще бы было. Выслеживать. Это с одной стороны. А с другой… Уж больно опасно. Хоть и спят уж почти все, а коли увидят — волосы до плеч, бороденка нестрижена, одежка на ладан дышит, походка крадущаяся, звериная, такую уже не переиначишь, в плоть и кровь вошла, — тут и дурак поймет: не местный перед ним человек — лесной. «Пеняй потом на себя, — думал Плешак, кося то вправо, то влево, не появился ли кто на дороге (баба — хорошо, мужик — успеть бы в кусты), — ладно, если камнями побьют да отпустят. А то ведь и хуже того: за ноги да в колодец какой заброшенный — вот и вся недолга».
Двор. Второй. Третий. Эта улица была пошире, и дома на ней выглядели подобротней, не такими скособоченными, как те, что ютились на самой окраине. И если там во дворах стояла тишина, то здесь нет-нет да и похрюкивали в своих загонах свиньи, сонно квохтали куры, позвякивали глиняные колокольчики на шеях спящих коров. Лишь в двух или трех окнах бродяга увидел тусклый пляшущий свет масляных плошек. Большая часть Поселка спала.
Большая, но не вся.
Проходя мимо одного из дворов, он услышал скрип колодезного колеса и, пригнувшись, приник к заборной щели, высматривая, кому это среди ночи потребовалось вдруг ходить за водой. Тем более, что света в окнах не видать, а значит, кроме стоящего у колодца, других бодрствующих нет. Мужчина? Женщина? Колодец он видел достаточно хорошо. Но тот, кто интересовал бродягу, был скрыт от него большим кустом черемухи, так что ему пришлось чуть сдвинуться вправо.
«Ага! Ну ты-то от меня не уйдешь».
У колодца стояла женщина.
Стояла спиной к бродяге, наклонясь вперед; в ярком лунном свете пришелец отчетливо видел лишь туго обтянутые ситцем ягодицы — не большие, не маленькие — в самый раз. Ног разглядеть не удалось — скрывала длинная юбка. Но и увиденного вполне хватило, чтобы бродяга тихо, одним прыжком перемахнул через забор. На мгновение замер — услышала, нет? Еще через мгновение он уже лежал за кустом черемухи и осторожно стаскивал с плеч драгоценный мешок. Стащив, положил рядом с собой. Погладил его рукой — теперь скоро. Не без удовольствия почувствовал, как тонкий скрученный жгутом ствол ползуна вдруг резко дернулся, будто пытался избавиться от непрошеной ласки. «Ага, живой». Убрал руку. Осторожно выглянул из-за куста.