Подобно любой эмпирической науке, моя психология нуждается во вспомогательных понятиях, гипотезах и моделях. Но теолог или философ легко может сделать из данного утверждения ошибочный вывод, усмотрев в нем тягу к метафизике. Атом, о котором рассуждает физик, берется им в качестве модели, а не какой-то метафизической ипостаси. Примерно так же и я отношусь к моим понятиям архетипа и психической энергии: всего лишь как к вспомогательным представлениям, которые легко можно заменить более удачными выражениями, если бы таковые нашлись. Мои эмпирические понятия, будучи возведенными в ранг философских, оказались бы логическими монстрами, а я как философ производил бы жалкое впечатление. С теологической точки зрения мое понятие Anima свидетельствует о самом настоящем гностицизме, а потому меня нередко относят к гностикам. В ходе индивидуации развивается символика, уходящая корнями в фольклорные, гностические, алхимические, прочие «мистические» и last but not least[13] шаманские представления. Но если ограничиваться лишь отысканием подобного родства, то в результате вы получаете ситуацию, когда отовсюду перед вами предстают доказательства существования экзотических и из глубины веков идущих связей, как в случае с книгой, которую не читают, а лишь просматривают, легко поддаваясь иллюзии, будто имеют дело с некоторой гностической системой. Однако реальный процесс индивидуации есть, в зависимости от обстоятельств, простой или сложный путь биологического развития, в ходе которого каждое живое существо становится именно таким, каким ему суждено быть изначально. Понятно, что это развитие отражается и на психической, и на соматической стороне человеческого существа. Что касается психики, то его действие приводит к появлению известной склонности к делению целого на четыре части, которая была обнаружена в таких непосредственно не соприкасающихся друг с другом явлениях, как душевные заболевания, гностицизм с присущим ему своеобразием и, не в последнюю очередь, христианские аллегории. Таким образом, речь идет вовсе не о каких-то спекуляциях мистического свойства, а о наблюдениях в клинических условиях и распознавании их смысла путем сравнения с близкими им явлениями из других областей. Если, например, представитель сравнительной анатомии открывает непосредственное сходство между скелетом человека и некоторых африканских антропоидов, относительно существования которых публика пребывала в полном неведении, то своим открытием он обязан вовсе не каким-то авантюристическим наклонностям собственной фантазии.
Следует отметить, что мои критики, за немногими исключениями, избегают упоминать одно важное обстоятельство: будучи врачом, я исхожу из фактов, устанавливаемых эмпирическим путем и, в принципе, доступных проверке. Критикуют же меня так, словно я отношусь к числу тех философов или гностиков, которые в доказательство своей правоты ссылаются на то, что они якобы наделены сверхъестественными знаниями. Конечно, не составит большого труда доказать мою неправоту, если относиться ко мне как к философу или человеку, занимающемуся спекуляциями еретического свойства. Видимо, поэтому мои критики предпочитают замалчивать либо легкомысленно искажать открытые и экспериментально доказанные мною факты. Прежде всего меня интересуют именно факты, а не принятая в данное время терминология и не установившиеся в процессе теоретизирования предпочтения. Открытие архетипов не противоречит убеждению, согласно которому врожденных представлений не существует. Я вообще никогда не утверждал, будто архетипы, как таковые, являются представлениями; более того, я специально подчеркивал, что рассматриваю их в качестве модуса, не имеющего определенного содержания.
Принимая во внимание все многообразные искажения результатов моих усилий, я тем более высоко ценю понимание, встреченное мною у автора, исходные посылки которого диаметрально противоположны принятым у естествоиспытателей. Ему удалось, насколько это было для него возможно, проникнуть в образ мышления эмпирика, и если не все у него получилось одинаково хорошо, то я менее других вправе винить его, ибо убежден, что сам, по неведению, допускаю в рассуждениях о теологии гораздо больше погрешностей. Нужна длительная разъяснительная работа, чтобы стало возможным устранение несоответствий, о которых идет речь, но и в них, коль скоро они существуют, есть положительное начало, поскольку две, по-видимому, несовместимые сферы духовной жизни не только соприкасаются, но и взаимно стимулируют и обогащают развитие друг друга. И обе стороны проявляют много доброй воли. Учитывая все это, я могу без конца расточать похвалы автору. Он попытался воздать должное противостоящей ему точке зрения и, что мне представляется особенно ценным, наглядно и в высшей степени поучительно изложил теологическую точку зрения. Психотерапевт не может рассчитывать на длительный успех в лечении больных, если он не будет принимать в расчет существование религиозных систем исцеления (если позволительно давать определение религии в этом плане). Но и теолог, поскольку его задачей является cura animarum[14], тоже не может игнорировать опыт медицинской психологии.