На этом этапе отечественное археолого-этнографическое течение заметно меняет облик. Самые крупные достижения того времени связаны с именами З. Я. Ходаковского и А. Н. Оленина. В частности, Зориан Яковлевич Ходаковский (1784—1825) на исходе 1810‑х гг., сопоставляя и картографируя данные топонимики и археолого-этнографические результаты своих экспедиционных поездок, пришел к выводу, что расположение славянских городищ подчиняется определенным закономерностям. Этот вывод так увлек З. Я. Ходаковского, что он стал промерять урочища, памятники и расстояния между ними по картам, соотнося результаты промеров с местными названиями памятников.
Разумеется, З. Я. Ходаковский заблуждался: культуру нельзя рассчитать по циркулю, культура — не машина, а потому ее вообще почти нельзя рассчитать. Однако в данном случае куда важнее не ошибка, а правота З. Я. Ходаковского. Он первым поставил вопрос о том, как конкретно преломляется этнический спецификум в формальных характеристиках археологического памятника. Более того, он же указал и верный способ ответа — через синтез разнородных источников в целостный исторический (фактически этноархеологический) факт.
Что же касается Алексея Николаевича Оленина (1763—1843), то созданная им «технологическая археология» (авторский термин) вообще была возможна лишь как синтез источниковых баз под эгидой единого объекта — когда этнографический материал служил ключом к пониманию материала археологического. Вообще, неизученность «технического знания обрядов и обычаев, которые сохранились неприкосновенными в Азии и Африке» почиталась им как главное препятствие развитию археологии. Не случайно разработанный А. Н. Олениным в 1820‑е гг курс археологии, предназначенный для чтения в Императорской академии художеств, не только по содержанию, но и терминологически представляет целостную археолого-этнографическую учебную дисциплину — едва ли не первый опыт подобного рода в России!
Из числа наиболее впечатляющих полевых работ комплексного характера, выполненных на данном этапе, можно указать многочисленные изыскания наших офицеров на Северном Кавказе. Продуманное сочетание археологических и этнографических наблюдений (в основном, по военным обстоятельствам, рекогносцировочного характера) дало важные результаты и, в частности, открыло для отечественной науки феномен одичавшего христианства.
На общероссийском фоне сибирские разработки в рассматриваемое время не производят сколько-нибудь сильное впечатление: корреляция археологического и этнографического материала явно уходит на периферию исследовательского процесса. Показателен в этом отношении пример морского офицера Гавриила Андреевича Сарычева (1763—1830), который в 1787 г. по пути из Нижне-Колымска к Берингову проливу раскопал на Барановом Камне несколько «обвалившихся земляных юрт», весьма квалифицированно соотнес результаты раскопок с данными местной этнографии — и потому вполне заслуженно почитается родоначальником арктической археологии. Большую ценность имеют наработки Г. А. Сарычева в области теории и практики сравнительного метода, что определяет его место в отечественной историографии первобытной истории. Однако в сфере древностей Г. А. Сарычева более всего интересовала историческая археология, а именно — древности русских экспедиций по Северо-Восточной Азии и сопредельным океанам; вот область, в которой Г. А. Сарычев также безусловно должен почитаться родоначальником! Да и собственно этнографический материал использовался им для поверки не археологических источников, но именно источников исторических.
И если обратиться к трудам П. С. Палласа, Г. И. Спасского, П. А. Словцова и других исследователей этой эпохи, известных своими археологическими и этнографическими изысканиями, то легко обнаружить ту же картину. Источники сопоставляются ими не столько между означенными дисциплинами, сколько, каждой из них в отдельности — с источниками собственно историческими. Не этноархеологическая, но историко-археологическая и историко-этнографическая интеграция определяют на данном этапе лицо сибирской науки.