Философский образ жизни предполагает желание разглядеть в себе эти искажения и преодолеть их, и потому связан с осознанием своей неуверенности и постоянным высматриванием критики, которая жаждет подвергнуть опросу найденного оппонента. Вместе с тем человек, ведущий философский образ жизни, хочет выслушать критическое мнение не для того, чтобы подчиниться, но для того, чтобы форсировать собственное самопрояснение. Эта жизнь находит истину и неожиданное самоподтверждение в согласии с другим, которое выступает, если в коммуникации имели место открытость и безоглядность.
Философствование, даже если оно живет исходя из веры в коммуникацию и отваживается на нее, должно оставлять под сомнением возможность полноценной коммуникации. В коммуникацию можно верить, но о ней нельзя знать. Она оказывается утраченной, как только начинают полагать, что владеют ею.
Ибо действительно страшными границами, которые философствование все-таки никогда не признавало как окончательные, являются: позволение-впасть-в-забвение, потакание непроясненному, признание его. Ах, как много мы говорим, в то время как то, с чем связан разговор, можно постичь совершенно просто, правда, не в каком-то общем предложении, но лишь в одном единственном знаке, имеющем силу для конкретной ситуации.
Там, где есть искажения, всякого рода коллизии и путаница, там современный человек призывает на помощь невропатолога. В самом деле, бывают телесные заболевания и неврозы, которые связаны с нашей душевной конституцией. Понимать их, знать их, заниматься ими — это характеризует реалистическое отношение к делу. Не следует избегать врачебной инстанции там, где врач на основании критического опыта действительно нечто знает и может чем-то помочь. Однако сегодня на базе психотерапии появилось нечто новое, что опирается на медицинскую науку больше не во врачебном смысле, а в философском и что поэтому нуждается в этической и метафизической проверке, как всякое философское начинание.
Цель философского образа жизни не может быть сформулирована как некое состояние, которое было бы достижимо и исполнимо. Наши состояния есть лишь проявления постоянной озабоченности нашей экзистенции или воспрепятствования ей. Наша суть — бытие-в-пути. Мы хотели бы прорваться сквозь время. Последнее возможно только в полярных состояниях:
только в данное время нашей историчности благодаря собственной экзистенции узнаем мы нечто о вечном настоящем;
только в качестве определенного человека, в этом конкретном образе, удостоверяемся мы в человеческом бытии как таковом;
только когда мы узнаем собственную эпоху как объемлющую нас действительность, только тогда мы можем постичь нашу эпоху в единстве истории, а в ней — вечность.
Устремляясь ввысь, мы достигаем лежащего в основе всех наших состояний все более проясняющегося первоистока, который, однако, постоянно подвергается опасности замутнения.
Эта свойственная философской жизни устремленность ввысь — принадлежность каждого человека. Он должен в качестве отдельного, единичного, индивидуума осуществить себя в коммуникации, в которой ничего нельзя свалить на другого.
Подобного взлета мы достигаем только в исторически конкретных актах выбора, совершаемых в нашей жизни, но не посредством выбора так называемого мировоззрения, которое может быть сообщено в ряде положений.
Философскую ситуацию нашего времени можно в заключение охарактеризовать таким сравнением:
после того как философ взял ориентир на надежный материк — в реальном опыте, в отдельных науках, в учении о категориях и методе — и спокойно, проторяя дороги, достиг границ этой земли и мира идей, после всего этого он порхает наконец на побережье океана, как бабочка над водой, высматривая корабль, на котором он хотел бы отправиться в путешествие, чтобы открыть нечто новое и изучать единое, которое в качестве трансценденции соприсутствует его экзистенции. Он высматривает корабль — метод философского мышления и философского образа жизни, — корабль, который он видит, но все же пока не достиг окончательно. Так пребывает он в стараниях и совершает, возможно, весьма причудливые движения, шатаясь из стороны в сторону. Мы и есть такая бабочка, и мы чувствуем себя потерянными, как только утрачиваем ориентир на твердую землю. Однако оставаясь там, мы не испытываем удовлетворения. Поэтому наше порхание так неуверенно и, пожалуй, кажется смешным для тех, кто прочно и удовлетворенно сидит на твердой земле. Оно понятно лишь тем, кто познал непокой. Мир становится для них отправным пунктом, откуда они начинают свой полет, — от него все зависит, каждый в обществе должен отважиться самостоятельно отправиться в него, при том что как таковой он никогда не может стать предметом учения.
12. История философии
Философия столь же древняя, как и религия, и древнее, чем любая церковь. Философия взросла благодаря высоте и чистоте ее отдельных проявлений, продемонстрированных тем или иным конкретным человеком, и .благодаря правдивости ее духовного отношения к церковному миру, к которому она хотя и не всегда, однако большей частью относилась одобрительно (как к чему-то другому). И все же по сравнению с церковным миром философия оказывается бессильной ввиду отсутствия у нее собственной общественной формы. Философия живет в ситуации случайного покровительства со стороны властей в мире, в том числе и церковных. Она нуждается в благоприятной социологической ситуации для того, чтобы объективно обнаружить себя в своем действии. Вместе с тем в своей действительности она в любое время открыта каждому человеку; в той или иной форме она всегда присутствует там, где живет человек.
Церкви предназначены для всех, философия — для отдельного, единичного, человека. Церкви выступают в мире как зримые структуры власти, организующие человеческие массы. Философия является выражением царства духовных сущностей, которые сквозь все века и народы связаны друг с другом без какой-либо инстанции в мире, которая исключала бы или принимала в свои ряды.
До тех пор пока церкви связаны с Вечным, их внешняя власть осуществляется, опираясь на глубочайшие недра души. Чем в большей мере ставят они Вечное на службу своей власти в мире, тем более чудовищной оказывается тогда эта власть, которая, как и всякая другая власть, начинает действовать во зло.
До тех пор, пока философия жаждет вечной истины, она окрыляет без принуждения, несет душе порядок из глубочайшего внутреннего первоистока. Однако чем сильнее ставит она свою истину на службу временной власти, тем сильнее приводит она к самообману, увлеченному интересами наличного бытия, и к анархии души. Чем сильнее в конце концов философия желает быть не более чем наукой, тем более пустой она тогда оказывается, становясь простым баловством, игрой, которая не является ни наукой, ни философией.
Независимая философия не достается человеку сама собой. Никто не получает ее от рождения. Ее всегда нужно обретать вновь и вновь. Независимую философию может постичь только тот, кто распознает ее, обращаясь к своему собственному первоистоку. Первый же брошенный на нее взгляд способен зажечь огонь в душе отдельного человека. После такого воспылания следует изучение философии.
Это изучение имеет троякий характер: философию изучают практически — каждый день во внутреннем деянии; предметно — в получении содержательного знания посредством изучения наук, категорий, методов и систем; исторически — через усвоение философской традиции. Действительность, которая обращается к философствующему из истории философии, занимает для него такое же место, что и авторитету в церковном мире.