42 То, как некоторые тезисы вроде «войны всех против всех»[26] вдруг возводятся в разряд правительственных максим, связано с тем, какие действия они позволяют делать. Так, в этом конкретном случае хочется узнать, как могла развязаться «война всех против всех» раньше, чем все были созданы именно в качестве «всех»? И тут мы увидим, что новое Государство предполагает тот порядок вещей, который само создаёт; что оно закрепляет в антропологии произвол собственных нужд; что «война всех против всех» это скорее та убогая этика гражданской войны, которую новое Государство всюду насаждает под именем экономики; и которая – не что иное как всемирное царство взаимной неприязни.
примечание α: Гоббс любил пошутить насчёт обстоятельств своего рождения, вызванного внезапным испугом матери: «Страх и я, – говорил он, – мы как два близнеца». Я же больше склонен приписывать убожество его антропологии чрезмерному чтению этого кретина Фукидида, а не тому, как сошлись звёзды. В этом более справедливом свете посмотрим на болтовню нашего труса:
«Для правильного и вразумительного объяснения элементов естественного права и политики необходимо знать, какова человеческая природа».
«Человеческую жизнь можно сравнить с состязанием в беге […]. Надо только представить себе, что единственная цель и единственная награда каждого из участников этого состязания – оказаться впереди своих конкурентов» («Человеческая природа», 1640)22.
«Отсюда видно, что пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путём сражения».
«Мало того, там, где нет власти, способной держать всех в подчинении, люди не испытывают никакого удовольствия (а напротив, значительную горечь) от жизни в обществе» («Левиафан»)23.
примечание β: То, что Гоббс высказывает здесь – это антропология современного Государства, позитивная, но и пессимистичная, политическая, но и экономическая, антропология атомарного гражданина, который, «отправляясь спать, запирает двери» и «в своём доме он запирает ящики» (Левиафан)24. До нас уже показывали, в чём политический интерес Государства за несколько десятилетий в конце XVII века перевернуть традиционную этику, вознеся алчность, экономическую страсть из разряда грехов в общественные добродетели (ср. у Альберта Отто Хиршмана25). И так же, как эта этика, этика равноценности является самой ничтожной из всех, что когда-либо разделяли люди, соответствующие ей формы жизни – предприниматель и потребитель – несут печать ничтожности, и с каждым веком всё более явно.
43 Руссо думал, что может опровергнуть Гоббса тем, что «война порождается социальностью»26. Тем самым он противопоставлял плохому дикарю англичан Благородного дикаря, антропологии – другую антропологию, на этот раз оптимистичную. Но ошибка была не в пессимизме, а в антропологии и в желании выстроить на ней общественный порядок.
примечание α: Гоббс строит свою антропологию не на одном только наблюдении за бедами своего времени, за Фрондой, революцией в Англии, зарождением абсолютизма во Франции и за различиями между ними. Уже два века как по миру ходят дневники путешественников и свидетельства исследователей о Новом Свете. Не спеша принимать за первооснову «естественное состояние, т. е. состояние абсолютной свободы, в каковом пребывают люди, не являющиеся ни суверенами, ни подданными», то есть «анархию и состояние войны»27, Гоббс определяет гражданскую войну, которую видит среди «цивилизованных» народов, как возврат обратно в естественное состояние, который требуется предотвратить любой ценой. И дикари Америки, о которых с ужасом упоминается в «О гражданине» и «Левиафане», дают крайне отталкивающий пример этого естественного состояния, ведь они «не имеют никакого правительства, кроме власти маленьких родов-семей, внутри которых мирное сожительство обусловлено естественными вожделениями, и живут они по сю пору в […] животном состоянии…» («Левиафан»)28.