Что касается России, то к 1830–м гг. в русском монашестве сформировалась настоятельная потребность в подобных знаниях.
Возрождение русского монашества происходило в это время, главным образом, на основе двух разных традиций, ни одна из которых не предполагала слишком глубоких занятий изучением догматики. Из этих традиций довольно хорошо изучена лишь одна — как ни странно, та, которая лишь незадолго, с 1790–х гг., стала проникать в Россию. Это традиция преп. Паисия Величковского. Фактически, она представляла собой славяно–румынское ответвление движения «колливадов», с которым была связана непосредственно. Однако, другие, нежели у греческого монашества, культурные и исторические условия в Румынии и Молдавии обусловили и существенные отличия этой ветви. Яркой иллюстрацией может служить сравнение греческого и славянского Добротолюбий по составу. — Преп. Паисий ориентировался на среду славяноязычную (к которой все еще относились и румыны, не успевшие утратить до конца свою средневековую славяноязычную культуру), а в этой среде не возникало тех догматических и канонических споров, которые сотрясали тогда Афон. Она была и довольно свободна от давления западных конфессий, и этим условия ее бытия также отличались от греческих. Поэтому преп. Паисий последовательно исключил почти всю «высокую догматику». Усиленная заинтересованность афонских исихастов в догматических творениях св. Григория Паламы не передавалась через учеников преп. Паисия ни в Румынию, ни в Россию.
Традиция преп. Паисия до сих пор заслоняет в глазах историков не менее важную исихастскую традицию собственно русскую — сохранившуюся от разгрома русского монашества при Екатерине II (1764 г.) в некоторых монастырях, особенно в Сенаксарском и Саровском, с которой близко связаны были и другие подвижники, иногда имевшие огромное влияние на всех, ищущих спасения (напр., старица Досифея, проживавшая под мужским именем затворника Досифея в Киево–Печерской лавре, — известная по указанию монашеского пути преп. Серафиму Саровскому, — или Антоний, архиеп. Воронежский). Пожалуй, наиболее целостное представление о ней могут дать начальные главы Летописи Серафимо–Дивеевского монастыря архим. (впоследствии митрополита) Серафима Чичагова. Корни этой традиции восходят к подвижникам–одиночкам второй пол. XVII в., иногда основывавшим монастыри. Вся эта традиция предполагала очень суровую аскезу, иногда юродство и благословения на такие подвиги, которые заставляют вспомнить подвижников Сирии IV–VI вв. (недаром и св. Серафим прошел подвиг столпничества)… Тем не менее, она нисколько не меньше, чем традиция преп. Паисия, была утверждена в опыте молитвы Иисусовой. В XVII в. носители этой традиции спасли русское монашество от очередной катастрофы, которой обернулся для него раскол.
В то время Соловецкий монастырь, остававшийся к началу XVII в. основной духовной школой исихазма в Московской Руси, превратился в цитадель раскольников и был поэтому разгромлен физически. Если в целом по населению Московской Руси в раскол совратилось около двух третей народа, то естественно, что для монашеской среды этот процент был гораздо выше. Этим объясняется появление огромного количества раскольничьих монастырей в XVIII в. (не давших, однако, по понятиям самих же раскольников, ни одного святого!) и создание братьями Андреем и Семеном Денисовыми секты беспоповцев, провозгласившей необходимость перехода на отшельничество и умное делание даже для всех мирян. (Секта беспоповцев — это отнюдь не домашний наш протестантизм, а принудительное для всех отшельничество или скитское житие с «духовным причащением», якобы по книге Исаака Сирского!). В раскольнической и, еще более, беспоповской среде исихазм выродился до уровня канонической кодификации того, как следует творить непрестанную молитву Иисусову, находясь в отхожем месте.
Но почти вовсе в стороне от соблазнов раскола оставались монахи малороссийские. Они еще прежде 1654 г. (воссоединения Украины с Россией) начали эмигригровать на Московскую Русь — главным образом, после незаконного низложения митрополита Киевского, авторитетного подвижника и исповедника Исаии Копинского( [327]) узурпатором Киевской кафедры Петром Могилой (1633 г.), в котором не без основания подозревали еретика( [328]). Малороссийское монашество (слишком мало известное нам сейчас — за исключением одного имени преп. Иова Почаевского; но там были и преп. Иоанн Вышенский, вдохновлявший всю Западную Русь на борьбу с унией и обличивший отпавшую в 1596 г. иерархию, и великий созерцатель Иов Княгиницкий…) абсолютно не принимало не только униатства, но и «среднего пути» между Православием и унией (которого искала возглавленная Петром Могилой новая иерархия); оно составляло единое целое с исихастской средой Румынии, где тогда создались самые свободные условия для жизни Православия. Именно духовные преемники малороссийского исихазма — отчасти у себя в Малороссии, отчасти же в южных областях Московской Руси — возродили в России традицию исихазма как раз в эпоху пресечения прямой традиции Заволжских старцев.
327
Автора анонимно издававшейся книжки Алфавит духовный, с которой в руках начал и кончил свою монашескую жизнь преп. Серафим Саровский.
328
См. современную библиографию о Могиле в: Podskalsky. Griechische Theologie… Заслуживают особого внимания: С. [Т.] Голубев. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. Ч. I–II. Киев 1883–1898 (об антиканонических действиях и других насилиях Могилы, но без всякого богословского анализа); A. Malvy, M. Viller. La Confession orthodoxe de Pierre Moghila. (Orientalia Christiana. X, 39). Roma 1927 (публикация промежуточной редакции Православного исповедания, позволившая убедиться в неправославии и, в частности, антипаламизме Петра Могилы: например, им заимствуется латинское учение о «блаженном видении» святыми сущности Божией); A. G. Welykyj. Un progetto anonimo di Pietro Mohyla sull’unione della Chiesa nell’anno 1645 // Melanges Eugene Tisserant. III. (Studi e testi, 233). Citta del Vaticano 1964. 451–473 (атрибуция Петру Могиле и Адаму Киселю адресованного Папской курии нового проекта унии — без каких бы то ни было догматических условий, но зато при условии автономии столь значительной, что не согласилась сама курия; текст этого документа был опубликован впервые в 1928 г., и ученые прошлого века о нем не знали). Сегодня не остается сомнений, что Петр Могила едва не довел дело до новой «Киевской унии», и даже после его смерти (1645 г.) подобная опасность сохранялась. Единственный радикальный выход из положения был найден Богданом Хмельницким.