26 сентября 1953 года на съезде романоязычных психоаналитиков Лакан представляет свою программную «Римскую речь» – «Функция и поле речи и языка в психоанализе». Одна из движущих сил лаканов-скогоманифеста-забвениеоснований психоанализа, вытеснение в психоаналитической среде того факта, что со времен Фрейда единственным инструментом и уникальным материалом психоаналитической работы была речь. Вместе с вытеснением речи исчезает из этой работы и анализ бессознательного, и сексуальности, а их место занимает вопрос адаптации индивида к социуму, поиск моделей поведения человека, так называемый human engineering. Так Лакан в очередной раз резко противопоставляет фрейдовский психоанализ американской эго-психологии.
Парадокс «Римской речи» заключается в том, что эта речь Лакана о речи так никогда и не стала, собственно говоря, речью. Для него это исключительный случай, когда речь заранее написана и роздана участникам конгресса. Будучи вице-президентом Парижского психоаналитического общества, Лакан должен был выступить с теоретическим докладом в Риме, но перед самым конгрессом общество раскололось на сторонников официальной линии Международной психоаналитической ассоциации и сторонников Лакана. Руководящие Обществом приверженцы МПА воспрепятствовали выступлению своего противника в Риме.
Таким образом «Римская речь» знаменует еще и исторический разрыв Лакана с официальным психоанализом, начало формирования его собственной школы. Парижское психоаналитическое общество стало для него одновременно и безнадежно консервативным, и отошедшим от фундаментальных положений теории Фрейда. Лакан не мог оставаться с теми, кто пошел путем американской эго-психологии, кто вместо анализа бессознательного занялся изучением функций я, кто предался социальному конформизму, кто предал завет Фрейда – психоанализ всегда находится в оппозиции к господствующей культуре.
Лакан начинает «речь» с жесткой критики так называемых воображаемых психоаналитических отношений, то есть отношений, расположенных на оси «эго пациента < – » эго психоаналитика», отношений, положенных в основу эго-психологической адаптации клиента. Он критикует взаимоотношения, ведущие к царящей на психоаналитических сеансах пустой речи и фантазматическому взаимодействию. Речь, свободные ассоциации, осмысление прошлого, проработка структур памяти – все оказалось практически вытесненным из психоанализа, хотя именно эти процедуры были со времен его возникновения основополагающими. Психоанализ остался без психоанализа.
Лакан ищет субъекта полной речи, который и «есть» субъект бессознательного, бессознательный субъект, выговаривающийся в остротах, сновидениях, оговорках. Бессознательное, – говорит Фрейд, – это другая сцена, с которой в формулировке Лакана и звучит дискурс Другого. Бессознательное – та часть речи, дискурса, которой не достает субъекту для восстановления непрерывности его сознательного дискурса. Субъект конституирован бессознательным, – говорит Фрейд. Субъект конституирован символическим порядком, – добавляет Лакан. Именно в слове творится истина.
Чтобы речь субъекта в психоанализе освободилась от симптомов, она должна попасть в поле языка желания. Этот язык говорит симптомами. Со времен Фрейда известно, – симптом целиком разрешается в анализе языка, потому что и сам он структурирован как язык. Симптом, уточняет Лакан, – язык, из которого должна быть высвобождена речь. Эта речь формулирует историю человека. То, что субъект постигает как бессознательное – его история. Итак, цель психоанализа – появление истинной речи и осознание субъектом своей истории.
Полная речь дается нелегко. Психоаналитическая работа продвигается сквозь фрустрацию, агрессивность, регрессию. Фрустрация, т. е. буквально отказ коренится в самом дискурсе субъекта и в образе его. В образе его эго. Собственное я содержит отказ в истории своего происхождения, в той самой стадии зеркала, на которой это эго и возникает. В собственном я субъект отчужден от себя. Этот отказ в себе и есть фрустрация. Агрессивность во время психоаналитического сеанса возникает как ответная реакция на разбивание иллюзорного воображаемого единства «собственного» я. Искусство аналитика в том и состоит, – пишет Лакан, – чтобы постепенно лишить субъекта уверенности в себе, пока не рассеются последние призраки этой иллюзии. Задача психоанализа, тем самым, оказывается прямо противоположной мерам эго-психологии, направленным на укрепление эго, на присвоение клиентом стойкого эго «психоаналитика». Эго-психология, таким образом, априори ставит «психоаналитика» в нарциссическую позицию обладателя стабильного, хорошего, целостного эго. Интерес же психоаналитика лежит в поле речи и языка. Интерес Лакана к языку и речи проявляется в страстной любви к литературе, причем, в отличие от Фрейда, уже не только к литературе классической. В юности он регулярно посещает книжную лавку «Шекспир и ко.», где встречается с писателями Андре Жидом, Жюлем Роменом, Полем Клоделем. Его увлекает творчество писателей-сюрреалистов. Его манят эксперименты Джойса. При всей этой любви интерес к языку носит и теоретический характер. Лакан должен понять, как работает язык, как структурировано бессознательное, и для этого он обращается не только к Фрейду, но и к основам лингвистики, заложенным Фердинандом де Соссюром, а также к различным открытиям, сделанным в этой области Эмилем Бенвенистом и Романом Якобсоном.
РИТОРИЧЕСКИЕ
АФАЗИИ
ЯКОБСОНА
Когда в Париж из Нью-Йорка приезжает знаменитый лингвист Роман Якобсон, останавливается он у своего друга Клода Леви-Строса. Не удивительно, что однажды Лакан и Якобсон встретились и сблизились. Объединил их интерес к языку и структурному анализу. Особый акцент на структурах Лакан поставит в 1960-е годы, когда его дискурс будет претерпевать очередные трансформации, когда место рассуждения, по крайней мере отчасти, займет формула, место иллюстративного примера – лозунг, а место довода – неологизм.
Лакан не просто обязан рядом своих идей Якобсону. Лакан считает, что теории Якобсона могут оказать помощь вообще любому аналитику в структурировании его собственного опыта. Если в начале 1950-х годов Лакан применял к открытию Фрейда теории Леви-Строса, то в конце десятилетия к ним добавляется Якобсон.
Роман Осипович Якобсон повлиял на очень многих мыслителей XX века, в том числе и на Леви-Строса, который использовал структурную лингвистику в качестве своего рода периодической таблицы для анализа всех социальных отношений.
Он же указал Лакану на возможность использования такой парадигмы для обнаружения универсальных законов, регулирующих бессознательную активность психики.
Среди множества вопросов, которые занимали Якобсона, был и такой: как ребенок научается языку. Якобсон отмечает: родной язык поначалу воспринимается как иностранный. Этому иностранцу ребенок оказывает достойное сопротивление. Он не только овладевает этим инструментом, но и коверкает его, создает свой контрязык. Пережить подобный опыт может каждый взрослый, оказавшийся в стране, в которой он не понимает ни слова. Эти соображения приводят Лакана впоследствии к одной из самых значимых его формул: с момента рождения ребенок погружается в язык.
Когда Лакан знакомится с Якобсоном, и того, и другого занимают речевые расстройства, афазии. Кстати, и Фрейд, прежде чем прийти к психоанализу, исследовал эти расстройства и написал книгу «К пониманию афазий», которая вышла в свет в 1891 году. В статье 1954 года «Два вида афатичес-ких нарушений и два полюса языка» Якобсон пишет, что в речи человек осуществляет две основные операции – селекцию и комбинацию языковых единиц. Причем Якобсон указывает на отсутствие полной свободы говорящего в отношении селекции и комбинации слов, поскольку лексическим хранилищем должны владеть оба – говорящий и его адресат. Тем самым, косвенно Якобсон подчеркивает важную для Лакана мысль: речь всегда к кому-то обращена, говорящий всегда адресует ее другому.