Сближение Лакана с сюрреализмом не случайно и не удивительно. Особенность появления психоанализа во Франции в том, что он проникает не столько через медицинскую среду, сколько через сюрреалистическую. Художественная почва – благоприятнее. Психоз и для сюрреалистов, и для Лакана куда больше говорит о человеке, чем так называемая нормальность. С искусством Лакан сталкивается не только в музеях, мастерских и книжных лавках, но и в психиатрической больнице: у его учителя Клерамбо, как и у его знаменитого предшественника Эскироля, была привычка зарисовывать наиболее характерные черты своих пациентов.
В 1928 году сюрреалисты устраивают празднование наследия Шарко, и даже не столько его самого, сколько его знаменитой пациентки Августины. Праздник 50-летия истерии прославляет психическое расстройство как великое поэтическое открытие, как высшее средство выражения, как прорыв иррационального в сферу науки.
В сюрреалистических экспериментах Лакана привлекает не только их связь с бессознательными процессами, но и интерес сюрреалистов к самым разным наукам. Если для творчества Фрейда особенно значимыми были мифология, античное и классическое искусство, то для Лакана важны не только «основания» культуры, но и современное ему изобразительное искусство, литература, кинематограф. Дело не только в любви к современному искусству, но и в том, что оно находится под влиянием различных дисциплин, и далеко не в последнюю очередь под воздействием психоанализа.
Журнал «Минотавр» важен для Лакана не только художественным творчеством, но и междисциплинарностью. Лакан сближается не только с поэтами, писателями, художниками: Раймоном Кено, Жаком Превером, Андре Массоном, Тристаном Тцара, но и с писателем-этнологом Мишелем Лейрисом и писателем-антропологом Роже Кайуа. Последний изучал, в частности, маски, игры, мимикрию. Именно понимание мимикрии оказало влияние на развитие лакановской «Стадии зеркала». Кайуа утверждал, что мимикрия связана не, как принято считать, с самосохранением организма, а с законом, согласно которому организм захватывается окружающей средой, сливается с ней. Плененность образом другого ведет ребенка к овладению собственным телом, но цена за это – неразрывная связь с запечатленным образом, переходность себя в другого: бьющий ребенок называет себя битым, увидевший, как другой упал, плачет сам, – укажет Лакан в докладе «Агрессивность в психоанализе» на конгрессе в Брюсселе в мае 1948 года.
Речи Лакана враждебны бюрократическому языку академий, и это роднит его не только с сюрреалистами, но и с близким и далеким им теоретиком гетерологии Жоржем Батаем, с которым он познакомится в 1933 году на семинарах Кожева по гегелевской «Феноменологии духа». Лакан навсегда сохранит пафос борьбы с институциализацией и конвенциональным теоретическим дискурсом. С Батаем, впрочем, его свяжут не только теоретические горизонты, но и любовь к его (бывшей) жене, Сильвии, с которой Лакан начнет встречаться в 1938 и на которой женится в 1953.
С 1939 года интерес Лакана к искусству оборачивается и еще одной своей стороной: коллекционированием. В этом году он покупает у Андре Массона картину «Нить Ариадны». Коллекция быстро пополняется работами Пикассо (который проходит у него анализ), Бальтуса и других знаменитых художников. В конечном счете, в его коллекции окажется свыше 5000 книг, множество александрийских и греко-римским статуэток, кукол индейцев Пуэбло, картин Ренуара, Моне, Дерена, Джакометти, а также шокирующая картина Гюстава Курбе «Начало мира».
Именно начало мира, вопрос о собственном рождении и движет познанием человека, – пишет Фрейд в исследовании, посвященном Леонардо да Винчи. Именно тайна происхождения направляла творчество Леонардо. Именно этот вопрос привел к рождению психоанализа.
НЕПОДДАЮЩИЙСЯ ПАЦИЕНТ
Специализируясь на психиатрии, занимаясь философией, увлекаясь современной ему литературой и изобразительным искусством, Лакан неизбежно приходит к психоанализу. В тот самый день, 4 ноября 1926 года, когда Лакан представляет Неврологическому обществу свой первый клинический случай, в другом районе Парижа организуется Психоаналитическое общество, в которое входят всего десять человек – Рене Лафорг, Рудольф Лёвенштайн, Мари Бонапарт, Эдуард Пишон… Сюрреализм и психиатрия оказались той интеллектуальной средой, в которой выкристаллизовывался французский психоанализ. Со временем Лакан возведет его в ранг доминирующей интеллектуальной дисциплины.
В 1932 году во «Французском журнале психоанализа» выходит в свет статья Фрейда «О некоторых невротических механизмах ревности, паранойи и гомосексуализма» в переводе Лакана. В этом же году он защищает свою диссертацию. Нарциссизм – вот что его интересует. Нарциссизм в его отношениях к той инстанции, которую он назовет через несколько лет собственным я [moi]. Лакан будет детализировать теорию нарциссизма в его связи со своим собственным образом и образом другого.
С 1932 по 1938 год Жак Лакан проходит анализ у Рудольфа Левенштейна. Отношения между аналитиком и анализируемым складываются весьма не простые. Лёвенштейн принадлежит классической традиции, анализ он проходил у Ганса Закса, одного из ближайших учеников Зигмунда Фрейда. Эмигрировав в 1939 году в США, он станет одним из основателей эго-психологии, того самого ответвления от психоанализа, которое Лакан будет подвергать в течение десятилетий уничижительной критике. Лёвенштейн в свою очередь отзывается о своем пациенте как о не поддающимся анализу. Словом, отношения Лакана и Левенштейна характеризуются негативным переносом. Для возникновения переноса, поймет впоследствии Лакан, необходимо наделение аналитика знанием. Аналитик – субъект, который, как предполагается, знает об анализируемом нечто такое, чего тот сам о себе не знает. Едва ли сам Лакан наделял таким статусом Левенштейна.
После того как благодаря усилиям Эдуарда Пишона, Лакан становится членом Парижского психоаналитического общества (ППО), он открывает свою частную психоаналитическую практику. Подобно Фрейду, который почти пятьдесят лет практиковал в одном доме, Лакан с 1941 года будет принимать пациентов в доме номер пять по улице Лиль.
То, как именно Лакан будет проводить сеансы психоанализа, послужит причиной его исключения из ортодоксального психоаналитического сообщества.
В 1951—1953 годах он вводит в психоаналитическую практику сеансы с переменной длительностью. Иногда встреча длится вместо установленных классической традицией пятидесяти минут пятнадцать, десять, пять… В дальнейшем Лакан будет безуспешно пытаться убедить своих оппонентов в осмысленности практики неожиданного окончания сеансов как расстановки пунктуации в речи пациента. Почему время сессии переменчиво? По меньшей мере, потому что бессознательное не знает времени, потому что сеанс не отмеряется конвенциональными минутами. Как и сновидение, сеанс не знает времени. И еще: хронологическая ограниченность встречи используется анализируемым в качестве узаконенной формы сопротивления. Вот как описывает этот эффект, проходивший анализ у Жака Лакана Стюарт Шнейдерман: окончание сеанса, неожиданное и нежеланное, было подобно грубому пробуждению, как будто громкий звук будильника вырывал из сна… Этот разрывающий сеанс, разрезающий его жест, как бы говорил: отложи все в сторону, иди вперед, не привязывайся ко сну, не очаровывайся его эстетикой. Позиция Лакана симметрична в этом отношении позиции Фрейда: как Фрейд настаивал на том, что аналитик не должен играть роль удовлетворяющей, потворствующей желаниям пациента матери, так и Лакан подчеркивает, – аналитик должен представлять запрещающего отца, указывающего анализируемому на место Другого. Аналитик, в конце концов, не должен занимать исходную в анализе господскую позицию того, кто якобы знает о пациенте больше, чем тот знает о себе самом. Аналитик должен не занимать место Другого, не идентифицироваться с ним, а содействовать встрече анализируемого с его собственным Другим. Аналитик должен помочь анализируемому расстаться с желанием, приписывающим аналитику истину знания о нем.