Возьмем термин «фонема». Несмотря на все усилия наших языковедов и несмотря на обширную литературу по вопросам фонологии, добиться ясного, краткого и простого ответа на вопрос, что такое фонема, очень трудно от нашего массового студента и аспиранта. У нас существуют очень хорошие изложения этого предмета, из которых я укажу хотя бы следующие.
О.С. Ахманова – Фонология. М., 1954.
Она же. Фонология, морфонология, морфология. М., 1966.
Р.А. Будагов. Введение в науку о языке. М., 1958, стр. 150 – 157.
Ю.С. Степанов. Основы языкознания. М., 1966, стр. 9 – 33.
Прекрасную сводку разных значений термина «фонема» мы находим у
О.С. Ахмановой, Словарь лингвистических терминов, М., 1966, стр. 494 – 496.
Существуют и другие неплохие изложения этого предмета. Однако все эти объяснения подходят к фонеме с весьма разнообразных сторон, дают фонеме весьма различные определения, избегают философской и, в частности, логической проблематики, которая тут необходима и, во многом приближая фонологию к студенческому и аспирантскому уровню, в большинстве случаев не дают анализа предмета начиная с его исходных элементов. В этом отношении много важных рассуждений находим в работах
С.К. Шаумяна, Проблемы теоретической фонологии, М., 1962
и
И.И. Ревзина, Модели языка, М., 1962.
Но эти работы никому, кроме самого узкого круга специалистов и энтузиастов, недоступны. А на практике оказывается, что прежде чем давать определение фонемы, необходимо очень и очень долго долбить о такой, например, простой вещи, как глобальная текучесть речи, или о такой, например, казалось бы для всех нас общеизвестной и общепонятной проблеме, как проблема отражения, или о таких, например, тоже казалось бы хорошо понятных для всех, кто прослушал курс диамата, категориях, как сущность и явление и т.д. Я уже давно пришел к твердому выводу, что без предварительного разъяснения всех этих, отнюдь не таких уж простых, концепций и категорий нечего и думать преподать какую-нибудь краткую, простую и ясную формулу понятия фонемы. То, что мы предлагаем в нашей работе, только едва-едва намечает эту предварительную проблематику и отнюдь не претендует на какую-нибудь полноту. Но мы настаиваем, что без этой предварительной проблематики само понятие фонемы по необходимости оказывается и грубым, и непонятным, и трудным как для преподавания, так и для усвоения слушателями.
Наконец, я иной раз слышу от математических лингвистов такого рода возражение:
«Хорошо. Пусть мы, по-вашему, плохо применяем математику к языкознанию, и пусть это непонятно для вашей аудитории. Но ведь вы же сами все время ратуете за математику и говорите нам, что вы вовсе не против математики в языкознании, и что вы только против искаженного ее применения в вашей науке. Ну, а как же, собственно говоря, вы сами-то хотели бы применить математику к языкознанию. Ну-ка, покажите-ка!»
Я должен сказать, что такие возражения вполне законны. Конечно, критиковать легко, а попробуйте-ка построить этот предмет так, как вы сами считаете правильным. Без конкретного проведения такого правильного использования математики, которое мы считаем необходимым, все наши рассуждения о неправильности фактически существующих математических методов в языкознании, конечно, окажутся только общей фразой. Это и заставило нас дать в нашем учебном пособии хотя бы одно такое исследование, которое в доступной форме показало бы, что значит математика для языкознания. Мы взяли для этого два таких элементарных математических понятия как окрестность и семейство. Мы использовали те методы, которые употребляются математиками для построения этих концепций. Но мы изложили грамматику так, что не употребили в ней совершенно ни одного математического понятия. Мы попробовали построить учение о падежах так, что ограничились только одними, чисто грамматическими категориями, так что ни один самый заядлый противник математики в языкознании уже не может сказать, что он неспециалист в математике и что поэтому он должен строить учение о падежах совершенно без всяких математических методов. А ведь мы провели здесь только ту одну простейшую мысль, что каждый падеж имеет не одно, и не два, и не три, и не десять или двадцать значений, как это мы трактуем в наших исследованиях и руководствах по синтаксису, но что каждый падеж имеет бесконечное число значений в зависимости от тех бесконечных контекстов речи, в которых он употребляется. Как бы два значения данного падежа ни были близки одно к другому, всегда можно найти такой контекст речи, в котором наш падеж будет иметь среднее значение между двумя указанными и очень близкими одно к другому значениями. Это – факт чисто грамматический, а не математический, и тем не менее всякому, кто хоть краем уха слышал о математике, при этом не могут не прийти в голову такие математические категории, как «бесконечно малое», «предел», «переменная» и «постоянная» «величина» и, в конце концов, «окрестность». Поэтому математика с полной необходимостью должна быть здесь привлечена. Но она для нас только образец построения, только метод конструкции, только формальное установление точных категорий и только способ осознания отнюдь не математического материала. Ясно всякому, что в подобной теории падежей можно обойтись и без всякой математики, но еще яснее то, что наше интуитивное чувство бесконечного числа каждого падежа научно только и может быть обосновано при помощи математики, где эти сближения и расхождения между собой элементов, правда, вне всякого их качественного наполнения, изучены максимально точно и безупречно.