вполне возможно насытить повседневный язык словами, из которых строится
сегодняшняя официальная модель общества и убрать из употребления слова, которые
в нее не укладываются. Именно такая ситуация изображена в романе Д. Оруэлла
“1984”. Количество слов сведено к минимуму, и все слова, означающие явления,
которые не признавались и не одобрялись правящей партией, изъяты из словарей.
Кроме того, многим словам специально придан прямопротивоположный смысл:
“Ведомство обороны” называется “Министерством мира”, “Ведомство полиции” —
“Министерством любви”. В советском идеологическом языке было принято говорить о
“производстве” вещей, знаний; о том, что “производятся” торговля, отпуск
лекарств, прием граждан. Можно было бы сказать просто “торгуем”, “отпускаем”,
“принимаем”, но подведение этих разнородных действий под одно смутное понятие
“производство” позволяло их обезличить, представить как нечто механически
происходящее, снять ответственность с конкретных лиц. Для идеологического языка
характерна также замена нейтральных понятий — оценочными. Бизнесмен — это
“делец”, рабочий — “простой труженик”, миллионер — “акула капитализма”. Для
усиления эмоционального звучания слов, идеологизации быта, используются военные
термины: “литературный фронт”, “борьба за мир”, “идеологическая диверсия”. Таким
образом, язык позволяет контролировать мышление.
Второй механизм цензуры, тесно связанный с первым — логика. Правила логики,
подобно правилам языка, универсальны и общечеловечны. Но их нетрудно обойти с
помощью софизмов — внешне убедительных, но, по существу, ложных умозаключений.
Софизмами насыщена любая идеология. Дело еще и в том, что могут существовать
несколько логик — например, двоичная, троичная. Формальная логика — двоична, а
диалектическая — троична. Взятые отвлеченно, они несовместимы, но в реальном
языковом общении каждая уместна и даже необходима. В прошлом эти логики мирно
сосуществовали. Но в конце XIX-начале ХХ веков в связи с демократизацией
культуры и вторжением в политику полуобразованных людей, пропагандистские задачи
все чаще стали решаться путем подмены одной логики — другой, с помощью
софистики. В официальной марксистской идеологии любое противоречие в
высказываниях можно было объяснить и оправдать, если назвать его “диалектикой”.
Государство отмирает через его усиление, мораль пролетариата есть
общечеловеческая мораль, мирное сосуществование есть форма классовой борьбы и т.
п. — все это истинно, потому что диалектично, а, вернее, потому, что выгодно
идеологам. Злоупотребление диалектикой имело место и в психоанализе. Здесь часто
говорили об “амбивалентности” чувств, отношений. Например, каждый любит и
ненавидит своего отца. Постепенно вторгаясь в повседневное мышление,
“диалектика” и “амбивалентность” рождают тот умственный настрой, который Оруэлл
назвал “двоемыслием”. Двоемыслие приводит к интеллектуальной импотенции, делает
людей нечувствительными к абсурду, самому наглому обману. Оно вообще отучает
думать, ибо оказывается, что с помощью разума и логики вообще ничего нельзя
доказать, так как истинность суждения зависит не от логики, а от того, кто, где
и при каких обстоятельствах его высказал. Пользование диалектикой требует
высокой культуры ума, а при отсутствии таковой приводит к стиранию различий
между истиной и ложью, добром и злом.
Третий элемент цензуры — социальные табу, т. е. Запреты, накладываемые на
некоторые идеи, чувства, высказывания. Табуирование характерно для примитивных
культур, где запрещается прикасаться к священным предметам, произносить
священные имена. Социологи говорят о табуировании чувств — например, жалости,
любви в бандах подростков или в армии, где жестокость служит эталоном достойного
поведения. В идеологизированных обществах табуируются целые области знания и
общественной жизни. Засекречиваются статистика преступности, экологические
данные, кадровый состав и финансирование ведомств, численность партийного
аппарата, многие важные события и документы. По мнению Фромма, наши предки
полнее осознавали реальность, чем мы. Мы отказываемся от знания, которое
усложняет и отягощает нашу жизнь.
Хотя многие идеи Фромма не оригинальны, его отличает большая гибкость мышления,