Элементарное социальное пространство, в котором формируются задатки человеческой личности, — это пространство непосредственного контакта между людьми. «Распадаясь» на ребенка и взрослого, это пространство обретает невидимые связи, оформляющие восприятия младенца, выявляющие границы его телесного бытия, его самоощущения, первые его мысли «о себе», отличном от другого.
Впоследствии, закрепившись в конкретном пространстве, вступая в контакт с разными людьми, выделив внешние стандарты и языки общения, ребенок вместе с тем полностью «присваивает» себе формы своего сознания и деятельности, отождествляет их со своею телесностью. Пространство его сознания оказывается сложно структурированным; одни его уровни и секторы оказываются доступными, другие труднодостижимыми, закрытыми или как бы даже занятыми другими людьми. Эта ситуация может восприниматься как естественное состояние дел, как логика вещей.
Столкновение с серьезными жизненными и человеческими проблемами заставляет человека «вернуться» от обобщенных образов и понятий, от стандартных схем построения деятельности и сознания к конкретной характеристике средств взаимодействия с другими людьми, к определению границ и возможностей своего собственного бытия.
Культурная достаточность индивида в этом плане предстает и его способностью структурировать с помощью сознания свое бытие, и его способностью преобразовывать эту структуру.
Таким образом, сознание оказывается средством преодоления замкнутости человеческого бытия на самое себя и в этом плане открытием бытия к другому бытию, средством со-бытия людей.
Если мы рассуждаем об отдельном человеческом индивиде, то жизненное пространство, в котором «оперирует» его сознание, может рассматриваться как своего рода «печать», которую индивид накладывает на социальную реальность. Структурирование пространства тогда может быть истолковано как продукт развертывания самого сознания, как условие формирования и нормального функционирования психики индивида. Необходимость для нормальной психики человека структурно оформлять пространство была исследована и показана гештальт психологией, в частности Куртом Левиным. Именно на этом он строил свою концепцию мотивации личности. Однако в этом описании, так или иначе, на первом плане — психологический аспект проблемы. И ему можно противопоставить другой, когда структура жизненного пространства человека, в которой он развертывает свое социальное бытие, существует сама по себе, независимо от его психики и сознания.
Такого рода представления были реализованы в натуралистических и позитивистских моделях общества и социальной структуры в широком смысле слова. Для этих построений не было особой нужды в сознании людей. Оно, конечно, как-то включалось в эти представления, но присутствовало там то ли как надстройка, то ли как пристройка, то ли как «амортизатор» жестких структурных взаимодействий.
Сознание в таких схемах социального бытия не было «незаменимым» моментом. Выражаясь более конкретно, это было и не сознание как таковое, а стандартизированная психика людей, обеспечивающая стабильность социальных форм, а людям служившая в качестве аппарата отражения сложившейся композиции социальности.
Другое дело, когда реально возникает проблема трансформации и обновления социальных структур. Как только она выявляется, сразу на первый план выдвигается вопрос о субъектах обновления или становления социальных форм. Точнее: субъекты эти самоопределяются, и через это самоопределение происходит проработка, выдвижение и закрепление новых структурных образований. Тогда и сознание работает с напряжением, раскрывает или наращивает свои потенции как конструктивный принцип построения пространств и форм человеческого взаимодействия.
И это уже не просто проекция бытия отдельной личности на социальное пространство. Это — множество проекций, взаимодействующих и перекрывающих друг друга, противоречащих и сочетающихся, намечающих новый строй межсубъектных связей, ориентирующих людей на его воплощение в стабильные социальные формы. Такая работа сознания предполагает содействие различных конкретных субъектов. Она возможна в среде, гарантирующей различным субъектам широкие возможности для самоутверждения, лимитирующей действия субъектов не силой принуждения (или его постоянной опасностью), а нормами, выработанными, воспринятыми и защищаемыми прежде всего самим процессом их бытия.
В такой структуре социального бытия главным вопросом сознания оказывается не вопрос о том, что оно сознает, не вопрос знания или отражения. На первый план выступают другие вопросы: кто сознает, почему он направляет сознание на это и оставляет вне сознания другое!
§ 2. Проблема ориентации сознания общества
Для нас, для нашей философии вопрос перехода от гносеологических трактовок сознания людей к онтологическим — это не только вопрос теории. Это — вопрос реального функционирования культуры, ее сохранения и возможного преобразования.
Это — вопрос и политико-идеологический, ибо за определенной — в частности гносеологической — трактовкой сознания таилась «механика» разделения общественного и индивидуального сознания, «механика» подчинения индивидуального общественному, «механика», казалось бы, анонимная, а на деле организованная, имевшая своих субъектов, выражавшая конкретные интересы.
В сугубо теоретическом плане речь, разумеется, велась и о диалектике общественного и индивидуального сознания, об их взаимозависимостях и взаимопереходах, о несводимости общественного к индивидуальному, а индивидуального к общественному.
Фактически же эти рассуждения, часто не лишенные здравого смысла и даже методологической тонкости, маскировали идеологическую установку на формирование индивидуального сознания по неким заранее сконструированным политико-идеологическим стандартам. Такая обработка индивидных сознаний значительно облегчала оперативное манипулирование поведением людей, «вращивала» в их психику устойчивые формы, которые определяли стандартные реакции на события и идеи.
В основном это была апробированная еще архаическими обществами «механика» разделения всего на «свое» и «чужое» и соответствующего предопределения положительных и отрицательных реакций.
Но поскольку наше общество при всех его странностях и болезнях не было архаическим, не было и «однородным», поскольку оно складывалось из деятельности различных социальных субъектов, далеко не одинаково развитых индивидов, постольку оно (и его сознание) не действовало и не могло действовать по двузначной логике «свое — чужое».
Поэтому общественное сознание, как оно представлялось политиками и идеологами, не совпадало с тем реальным сознанием общества, которое получало лишь частичное, косвенное выражение и вместе с тем функционировало в реальных субъект-субъектных взаимодействиях.
Идеологически определяемое общественное сознание являлось неким обобщенным сознанием людей, представленным в основном в санкционированных, «одобренных» формах. Все, что не укладывалось в эти формы, списывалось на счет отставания сознания и его пережитки.
Скрытая стандартность такого общественного сознания становилась явной, когда возникал вопрос о формировании индивидуального сознания, социализации личности, как «о заполнении» контура со-знания и личностного пространства готовыми социальными формами. Здесь, кстати сказать, проявилась тенденция, характерная не только для догматического марксизма, но и для социологического позитивизма, в особенности функционализма, широко внедрявшего (и внедрившего) идею социализации и в социологические концепции, и в обыденное поведение людей. Шла ли речь о формировании личности или о ее социализации, фактически имелась в виду практика «погружения» человека в среду заранее приготовленных ориентаций, характеристик и идей.
По сути, общественное сознание оказывалось отчужденным от людей идеологической конструкцией, которую затем необходимо было включать в реальное поведение людей, а им отражать и осваивать или даже «творчески» развивать.