— А кто доедет до конца — никому неизвестно, вставила слово Алеста.
Он покосился на деву и промолчал. Больше маг не натягивал капюшон и не прятал лица. Часто распускал волосы и ловил восторженные ахи медан, не магичил и не химичил, казался очень тихим и скучным. Ничего не рассказывал о себе. А Дара уже сомневалась: ненависть ли она однажды видела в его глазах?..
В путь попросилась Офа.
— Хочу увидеть мир и… неведомую красоту тверди. Кто знает? Может, вам нужна будет моя помощь.
И он решил, что так даже лучше.
Снаряжались повозки, меданы стягивали еду, шили шубы и шапки, меховые сапожки. Пёстроголовые, как всегда, галдели, шумели, жестикулировали и спорили, но постепенно шум, гам и беспорядок сходили на нет.
В путь собирались Сай и Дред. Неожиданно попросился Вуг. Последней примкнула Иранна.
Геллан возразил:
— Поселение не может остаться без муйбы.
Иранна только пошевелила бровями:
— Поселение никогда не останется без муйбы, сынок. Я еду с вами, а здесь побудет Келлабума, пока не найдётся ей замена. Или останется надолго… пришло время ей пожить среди людей.
За пару дней до отъезда Дара притянула за руку упирающуюся и заплаканную Ви.
— Геллан, Ви что-то хочет рассказать тебе.
И Ви рассказала, как шпионила для Леррана.
— Прости меня, динн, — шептала мохнатка сквозь слёзы, покрываясь белыми перьями, — у него… мой сын. Он обещал… отдать его, если я буду хорошо следить.
Она упала на колени и закрыла голову руками, ожидая побоев за преступление. Но Геллан поднял её с колен и убрал руки-крылья с головы:
— Не бойся. Никто не сделает тебе больно. И я заберу твоего сына.
Ви, заплакав ещё горше, скрылась в лабиринтах замка.
— Как ты вычислила её, Дара? — спросил, чувствуя, что ярость готова разорвать грудь.
— Я заметила. Она куда-то ходила ночами. И плакала… Ну, вот. Призналась… Сказала, что не обо всём докладывала. Он ни разу не дал ей даже глянуть на малыша. Не зря мне не нравился этот слащавый хрен. Кажется, ему зачем-то нужны твои земли…
Геллан недобро усмехнулся:
— Нужны?.. Пусть они будут его.
Он ворвался в соседний замок под ночь. Леррана, правда, не так легко вывести из равновесия. Встретил ночного гостя холодно и без интереса.
— Вот уж не думал, что ездить в гости по ночам — правила хорошего тона, — он стоял, скрестив руки на груди и разглядывал каменное лицо ночного посетителя.
— Я не гость. И приехал не с визитом вежливости. Отдай малыша Ви, Лерран.
Лерран иронично приподнял красивую бровь:
— С какой стати? Он мой по праву и закону.
— Отдай, Лерран. И ты получишь замок и земли. Тебе ведь этого хотелось? Они твои, Лерран. И всего лишь два условия: ты отдаёшь малыша Ви и заботишься о людях, что живут в замке и Верхолётной Долине. По-моему, отличная сделка.
Лерран смотрел на Геллана задумчиво.
— Сделка хорошая, не пойму, в чём подвох. Не можешь же ты просто так лишить сестру наследства.
— Могу, Лерран. Мила больна, и ты это знаешь. Зачем нужны земли, если не будет её?
Лерран пожал плечами:
— Может, ты и прав.
Он вышел и вернулся, ведя за руку сонного золотокожего мальчика лет трёх.
— Забирай.
Геллан подхватил малыша.
— За остальным приедешь через три дня, когда мы отправимся в путь. Прощай, Лерран.
Сказал — и растаял в ночи.
Путешественников провожали всей Долиной. Собрались мужики, меданы и детишки, сбрелись со всех окрестностей сорокоши и ткачики.
— Лёгкого пути! — неслось со всех сторон, — эх, как жаль, что так получилось-то…
Меданы рыдали навзрыд, мужики хмурились.
— Как на войну, ей-богу, — пробормотала Дара, но он видел: девчонка крепится изо всех сил, чтобы не заплакать.
Когда лошади готовы были уже тронуться, в воздухе раздался свист и запахло озоном.
Пиррия на фаэтоне, запряженном гийнами, встала перед умолкшей толпой. Она вскочила на землю и смотрела только на Геллана. Смотрела ему в лицо и хищно улыбалась.
— Ну как, Геллан? Хорошо тебе сейчас? Сейчас, когда рухнул твой мир? Когда самый близкий и родной твой человек умирает, а земли уплывут в другие руки? А ты останешься нищим, безродным выродком, у которого ничего нет. Ничего, слышишь? Только боль и и бездонная яма вместо сердца в груди! Почувствуй эту боль, ощути её!
Он стоял и смотрел, как она бесновалась, радовалась, злорадствовала… Смотрел и не ощущал ничего из того, о чём она говорила. Потому что Мила была жива. Потому что рядом стояли люди, которые любили его и желали добра.
— Мне жаль тебя, Пиррия, — сказал тихо и пошёл прочь.