- Соня? Ты не видела? Ключик у меня из кармана выпал. Ладно, пригребай в постель. Я сам поищу. Может, под кровать закатился. Маленький...
Оглянулся на тень от часов на стенке. Не видно. Зажег свет.
- Я сейчас, Соня. Ты лежи... Я вот только...
Ничего, ничего, успокаивал себя Леша. Часы старинные, в них заводу на века. Пружина не такая, как теперь. Я электронные не люблю.
А сам шарил под кроватью. Эх, фонарик бы.
- Я ведь, Сонь, за жизнь нигде не был. Есть, которые в Испанию, или круизы вокруг Европы... - Леше хотелось добавить для рифмы "жопы", но почему-то постеснялся. Прислушался.
Тик-так, тик-так.
- Соня, вызови скорую. Чего-то стрелки быстро крутятся.
- Соня, вызывай скорую. Посмотри на стенку, на тень от часов. Идут?..
Услышал неровный, чужой стук. Тень от шагов. Тень от шагов. Что-то звякнуло.
Ключ, мелькнуло в голове Леши. Тень от шагов уже накрыла его.
На кровати сидела женщина в рубашке, девушка с распущенными темными волосами, совсем еще молодая, с большими испуганными глазами.
На стене... тень... часы... На тени от часов не было видно стрелок.
ИСХОД
- Моисей Моисеевич, это я, Федя.
- Заходи, Федя.
Федя в мягких домашних туфлях, в синем спортивном костюме, в брюках с белой полоской не то чтобы спускался с верхнего этажа, а уже второй год втискивался в жизнь Моисея. Да, второй год, как умерла у Моисея жена.
- Ноги тоскуют, - сказал Федя.
- Садись, только закуски у нас с тобой один огурец.
Они выпили из стаканов.
- Вот ты еврей, - начал старый разговор Федя. Моисей молчал. - Еврей, твердо сказал Федя. - А почему же ты пьешь по-черному, как русский? - И он провел рукой по воздуху и неожиданно добавил. - Ты бы сейчас распял Христа? Ладно, не отвечай. А я тебе прямо скажу - лично я бы обязательно распял. Удержаться трудно. И потом, как это он вознесся на небо? Душа - это я понимаю.
Они еще выпили и долго молчали.
- Почему Бог создал столько наций? - тяжело навалившись на стол, спрашивал Федя. - Для вражды? Так бы одних евреев на все времена, или только русских, - и хватит. Что скажешь, Моисей?
- Федя, меня водка не берет, вот что беда, - вздохнул Моисей. - А мне скучно тебе говорить. Вот ты готов распять Христа, а я не могу. - Моисей встал, открыл нижнюю створку буфета. Там плотно стояли бутылки с водкой. Потом он вытащил брелок с ключом. - Возьми, это от входной двери.
- Зачем?
- Будешь без меня приходить.
- А ты что?
Моисей вздохнул:
- Бог один. Ты, Федя, хороший человек. Я к тебе привык, плохо будет без тебя.
- Ты чего надумал?
- К ней пойду.
Федя глядел на Моисея и не понимал:
- Куда?
Моисей молчал. Потом попросил:
- Ступай, Федя. Потом придешь, без меня.
- Моше, дай я тебя поцелую.
- Не надо, - протянув руки, оттолкнул Моисей.
Федя вздохнул:
- Я думаю, чего это у меня сегодня ноги тоскуют.
На улице накатывал зыбкий дождь со снегом. Моисей шагал, подняв воротник пальто, опустив голову в кепке. Дождь и снег слепили. Мимо по улице проносились машины с зажженными фарами.
А еврей незаметно все множился, растворяясь в дожде и снеге.
Я С ТОБОЙ, ДЖО
Кафе-стекляшка, глаз стеклянный. Затертый, запотевший и затуманенный. Рядом железная дорога и шоссе.
Мы живем здесь отдельно, но и все вместе. Кучей - так привыкли. Еще бы нам пивка! Пепел папирос сыпется в тарелку, где лежит кусок недоеденной селедки.
Я поднимаю глаза. Передо мной, как бессонница, торчит голова негра. Мне интересно, мне забавно. Ха-ха! Откуда ты свалился?
Я его полюбила. Думаю, что от удивления.
- Хав ду ю ду, - ломаю я язык.
- Я говорю по-русски. Вообще я русский, из Тамбовской области.
- Ты русский? А откуда такая морда? Ну даешь, парень.
- Ага. Нас там много. Половина Тамбовской области - негры.
- Гудишь ты и зубы мне чистишь.
- Тебя Любой звать?
- Ты как это вычислил?
- Люба - любовь. Я всю жизнь тебя искал. И вот, видишь...
У него фиолетовые, вывороченные, негритянские губы.
И, как милостыню на паперти, к нему:
- Поцелуй меня. Тебя как зовут?
- Джон, а дома - Вася.
- Лучше Джо. Мне нравятся всякие крокодилы, пальмы, слоны, бегемоты.
- Нет, я тамбовский.
- Ну ты даешь, парень, ну ты даешь.
Я вам скажу - негритянская любовь зазнобила меня. Нет, ребята, так не бывает. Ну зачем он мне?
А пустые стаканы на столе от каждого проезжающего поезда - дзинь, дзинь, дзинь.
Нас убили в субботу. Думали, что двоих убили. Нет, троих.
Моего ребеночка неродившегося.
Джо приехал на своем Камазе из Тамбова, как всегда, в субботу. И сразу в кафе, в нашу стекляшку. Я увидела его от двери.
Бросилась к нему. Он обнял.
- Не лапай нашу девку, черножопый.
Их было шестеро. Не наших. Как они вышли на нашу стекляшку?
Джо защищался алюминиевой вилкой, которую зажал в кулаке. В тарелке недоеденные пельмени. Я почему-то помню эти пельмени.
Меня ударили, когда я прикрывала его. Да, уж так получилось. Да, уж так получилось. Но если бы снова - я все повторила бы опять. Потому что и теперь я люблю Джо из Тамбовской губернии.
Что? там не живут негры? Какое мне дело - живут, не живут...
Только не могу себе простить одного - крикнула им:
- Его Васей зовут! Он русский, из Тамбовской!
Они засмеялись.
Гудели машины. Я сама видела, как парень-шофер натирал лицо углем. Из Тамбова по дороге ехали машины. Очень много самосвалов. И в каждой сидел негр. На черных лицах горели глаза.
Могила наша недалеко от стекляшки, почти рядом с дорогой.
И тамбовская шоферня, да и не только они, притормаживают, гудят.
Ребята, спасибо вам!
На желтом холмике - полевые цветы. Мы вместе. Джо-Вася и Люба.
А недавно за стекляшкой начато строительство микрорайона. Даже ночью, при свете фар, работают бульдозеры. Рядом гудит экскаватор, роет котлован. Огни бульдозеров все ближе и ближе к нашей общей могиле.
Я вижу, как по столешнице ползут стаканы, к краю. Падают. Но падают неслышно, улетают в бесконечность.
НЕ НАДО ГРУСТИТЬ, ПРОШУ ВАС
Ашот убивал носом, Гурген его подстраховывал. Два черных ангела, два брата.
Крючковатые носы и длинные крылья - все в братьях напоминало бутафорию, оперетку или старую картинку в книге... Сейчас, когда гремят выстрелы, не в далекой Армении, а за углом любого дома в каком-нибудь заштатном городке неустроенной Россиии, где жизнь человека стоит не больше килограмма помидор, Боже мой, зачем они, ангелы смерти? Может быть, пока писал, я вспомнил своего покойного друга Тодика Бархударяна.
Но храмы стоят на высоких холмах. И на кануне горят свечи об упокоении рабов твоих, Господи.
Братья прилетели к большому городу, где умирала Ира от рассеянного склероза. Ей было всего семнадцать лет.
Она лежала в маленькой комнате, рядом с большой столовой, а внизу, на коврике, положив на лапу голову, как изваяние, как уже памятник на могиле, серая овчарка.
Я вошел в комнату. Высокий лоб, светлые волосы - в полнейшей тишине. Ни шума ручья с горы, ни уход солнца - чистое белесое небо. Ни единого облачка.
Ни после, ни теперь - никогда ничего прекраснее я не видел на земле. Долго я глядел.
Молча я перекрестил Иру. И вышел в большую комнату.
Вдруг дверь отворилась, вошла овчарка, ткнулась мне в колени и лизнула руку. Потом опять ушла.
И в это время подлетел Ашот. Но ударил не в сердце девочки, а в свое собственное сердце. Божья, ангельская кровь напоила умирающую.