Я понял, что читала она Евангелие, про нищего Лазаря. Произносила все четко, старательно, напирая голосом на "о". А дальше - про богача:
- "И во аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама, и Лазаря на лоне его"...
Я вспомнил другую евангельскую притчу - о воскрешении Лазаря, брата Марии и Марфы из Вифании... Все решает вера. Сын Человеческий оставил нам ее как надежду. Так если мне сейчас поверить, то есть до предела поверить и протянуть руки к тому, что лежит во гробе и сказать: "Нет смерти. Встань..." - Я наклонился над гробом. Увидел свое лицо. Смерть, казалось, не коснулась его. Я стоял в стороне, смотрел на себя. И не было во мне ни удивления, ни страха. Слишком далек был мой путь. Но я не хотел оставаться тут, с тем, кто лежал во гробе. Я вышел.
У другой избы березовая палка подпирала дверь. Никого в доме.
И в следующем - никого.
А что же мне делать с лодкой?
Качаясь, я шел вдоль пустых изб и прислушивался... И сапоги мои вязли в грязи: рубаха, брюки, все без единой сухой нитки. Меня трясло.
У края деревни я повстречал женщину. Она закрывала дверь, и я окликнул ее.
- Чего? Какая машина?! - закричала женщина. - Дорога закрыта.
- Как закрыта? Тут машина из Озерок должна приехать. За мной.
- А грязь? Какая машина?!
- Я приплыл на лодке. Издалека приплыл. Посмотрите на меня, милая женщина, посмотрите.
Но она смотрела куда-то в сторону, и чувствовалось, что торопилась.
Я сам не отрываясь глядел в ее лицо: волосы, выбившиеся из-под серого платка, усталые щеки, глаза с отгоревшей зарею, тонкие губы, - лет ей немного за сорок, одета в еще новое зеленое пальто.
- Кто это, в гробу? - спросил я.
- О, да это Ефим Крюков. Великой силищи был мужик. Поднял камень. Хотел положить под край новой избы. А камень его осилил. - И она перекрестилась.
- А вы не ошиблись?
- Я-то? - Она по-прежнему не смотрела на меня. - Некогда мне. Все наши побегли в Маркуши. Самодеятельность приехала в Маркуши-те. Дают концерты, а я позадержалась. Народ весь подался на гулянья.
Она хотела уйти, но я снова задержал.
- А что мне делать с лодкой?
- Пять машин за цементом в Нюксиницы побежали, дак, поди, надо им возвращаться. Они в Тарногу едут.
Она сорвалась с места. Потом остановилась, крикнула:
- Дожидайся, может, возьмут.
Женщину стерло белесым небом.
Ничего, подумал, как-нибудь, и повторил:
- Как-нибудь. - И поплелся к дороге, ближе к мосту.
Тяжело идти. Будто недавно уполз отсюда ледник. На какую-то минуту я даже представил, как этот ледяной панцирь, покрывавший землю миллионы лет, отползал. Выплевывал огромные камни-валуны. Ледник их успел обсосать и выплюнул вместе с коричневой грязью.
Дорога была в густой глине. Две колеи обозначились в ней, пробитые так глубоко, что можно стать на колею ребенку шести-семи лет - и грязь скроет его, - разве что только макушку видно будет.
- А машина? - спросил я себя. Не видно ли машины моего друга шофера Мишки Силинского, прозванного Соснова Голова? Не идет ли за мной машина?
- Какой?! Только прошли пять за цементом в Нюксиницы, - прокричал я себе, как глухому.
Да я и был глухой от усталости, ноги едва держали меня. Я забыл о Николаеве, не до него мне сейчас.
Я поглядел с моста на реку. Там под берегом лежала моя лодка, белая и живая. И я вспомнил Ивана Руфыча и Селение. Сил не было. Я плыл и плыл думал, скоро конец пути, и вот - грязь, и опять по грязи, по грязи, да еще лодка... Куда ж я с лодкой денусь?
По колее, между грязей из деревни шла женщина в зеленом пальто, торопилась, спешила в клуб на гулянье.
Я не решился сесть - и как лошадь стоял, почти засыпая. И когда закрывал глаза, видел рябь на воде - вроде еще плыл.
Холодный ветер. Я весь продрог. Услышал, с угора, с той стороны, от леса, шум машин. Подался к середине моста. Замахал рукой. Медленно шли машины - они как бы соскальзывали по грязи.
Первая машина гуднула. Я отступил. Замахал рукой, закричал:
- Стойте! Стойте!
И вторая, за ней третья машины прошли мимо. Я остался у перил. Мост еще вздрагивал, а машины уходили.
От леса двигались две отставшие. Я встал посреди колеи.
- Врешь, остановишь, - закричал я. Злоба заволокла мою душу. Меня стошнило. Машины подвигались ужасно медленно.
Первая машина, слепя меня фарами, остановилась.
- Сволочи! - кричал я шоферу, который вылез из машины и глядел на меня. Я заметил, что он был сильно пьян.
- Сволочи! Не хотите брать. Ведь я от Селения перегонял лодку, слышите, гады? - Я задыхался.
Господи, сделай так, чтобы они взяли мою лодку. И опять вспомнил Николаева.
- Доктор Холин, - повысил голос следователь.
Из-за сиреневой занавеси, закрывавшей часть комнаты, вышел бывший политзаключенный, известный в городе доктор.
- Скажите, доктор Холин, подсудимый помогал политическим заключенным?
- Да. Ничего дурного мы от него не видели.
- Вы подтверждаете, что он способствовал освобождению заключенных? Были открыты двери камер, ворота тюрьмы?
- Подтверждаю.
- Спасибо, идите.
Когда Холин ушел, допрос продолжался.
- Я знал мнение доктора Холина. И вот для объективности вызвал его. Но теперь, когда вы понимаете, что я с вами предельно честен, ответьте, где ваш тайник? - следователь говорил серым, тихим голосом. - Почему вы молчите, Николаев? Вам придется отвечать, поручик Николаев.
- Какой тайник?
- Ведь из тюрьмы бежали не только политзаключенные? Какую взятку вам дали уголовники?
- Хорошо. Я вам отвечу так: я никогда не брал взяток и никому не продавал свою совесть.
- Тогда объясните, почему вы открыли двери тюрьмы? Как это вам удалось?
- Я уже рассказывал. В основном в тюрьме держали политических, жизнь которых была в опасности. И это я вам говорил.
- Благородно. Но вас волнует не только жизнь людей, но и судьба вещей. Будучи помощником Матвеевой, вы возглавили Отдел брошенных имуществ. Где же золото, бриллианты, дорогие украшения? Кстати, Матвеевой по некоторым обстоятельствам уже нет в городе, и она теперь не сможет вас взять под защиту. На что вы рассчитываете, Николаев?
- На разум.
- Прекрасно. Так где ваш тайник?
Помню, не выдержал, рванул рубашку, застучал себя по груди:
- Вот... здесь. Можете взять, только скорее.
Я начинал задыхаться. Я не мог говорить. Он дал мне стакан воды, вода расплескивалась по полу... Руки дрожали... Я тонул в желтом песке. Это видение, что меня засыпает песком, мучило меня на допросах. Мне казалось, что я должен куда-то бежать, а песок бушевал - закрывал мне рот, глаза, нестерпимо жег... И я поворачивался на спину. Надо мной летали огромные черные птицы - я понимал: они ждут, когда я перестану шевелиться... И когда сознание возвращалось ко мне ... я видел, что он подставлял мне лампу к самому лицу, стекло от керосиновой лампы едва не обжигало мне лицо...
Из подвала меня вызывали так:
- Помощник Матвеевой, с вещами наверх.
Не по фамилии. А именно так. С вещами - значит, расстрел. Ставили к стенке в саду, где пышно росли виноградные лозы... Я оказывался то третьим, то пятым... Стреляли над моей головой. Потом уж я перестал понимать, молил Бога, чтоб не упасть на колени. В подвале не спал. Задыхался... ужасно хотелось курить... Когда гремел замок на двери, я ждал выкрика: "Помощник Матвеевой, наверх... С вещами".
Это становилось моей жизнью. В подвале перестало для нас существовать время, а возникало лишь, когда открывалась дверь... и конвойные выводили в сад.
- Чего ты орешь, чума? Давай лодку де? - И шофер запел. - Эх, в тальянку сы-ы-ы-грал Проня...