— Ты куда? — спросил взрослым голосом Чикин. Он как-то непонятно был и теперешним, и тем, давним, пацаном с пыльными босыми ногами.
— А к Троице, в Сапуновку, — и махнула букетом. — Пошли со мной.
И поразился он свету, исходившему от бабкиного лица. Она, будто поняв, засмущалась:
— Вот видишь, иду, душа поднялась против грехов, взыграла от щедрот, и потянула к нему руку. А он спрятал руки за спину. — Не пойдешь со мной? Тогда, Колька, лети домой, чего-то корову вздуло, дак ты матери помоги.
— Не…
Он уж и забыл про бабку, бегал как обмороченный среди сосен и сцепившихся елей с березами, ползал в кустах малины, пропадал в зарослях иван-чая.
— Не хитри, вылезай, — уговаривал собаку Чикин, — все одно, найду.
Но в нем поднималась тревога, которая никак не унималась. На опушке, рядом с большой сосной, повалился лицом в траву, в нос ароматно ударил дух красноватых цветочков. Над ним жарко загудели потревоженные шмели и пчелы, затабунилась мошкара, и он сразу вспомнил этот дух, как бабка поклала такие же цветки — богородскую траву — в гроб умершему своему мужу. А дед Григорий лежал — лицо плоское, как доска, совсем непохожий, с бумажным венчиком на лбу, и обложенный полевыми цветами, да сочно-живым еловым лапником…
Чикин озлился. Не пацан, а опять в своем теперешнем виде, он крикнул:
— Сара, домой, кому сказал, домой!
Было уже совсем темно. И что-то в нем подломилось, подступила к горлу сушь, невозможно стало ему оставаться, ноги сами оторвались от земли, его рвануло вверх, в небо, мелко простроченное звездами. И там он увидел Сару очень близко над собой. Ее глаза с желтым песочком светились, как горестные еврейские звезды.
— Сара! — взвыл Чикин и резко понял, что улетела к своему иудейскому Богу, молить за весь еврейский род, и еще почему-то за него, Чикина. Да ведь и он хотел того же: на нем сразу оказался длинный розовый плащ из полиэтилена. Глаза Сары вроде совсем приблизились, он даже протянул руку, чтобы схватить ее за шиворот, распахнул плащ, чтобы спрятать собачку, и закричал чего-то спасительное на непонятном ему самому языке. От этого своего крика и проснулся. Долго лежал не шевелясь, потом тихонько позвал:
— Сара!
Не одеваясь, в трусах, Чикин встал, заглянул под стол, пошел на кухню, в ванную и даже в уборной поглядел и в стенном шкафу — собаки нигде не было. Чикин подошел к входной двери, открыл ее, посмотрел: может, забыл впустить. Куда же она утекла? — не выходило у него из головы. И вдруг дернуло морозцем по сердцу, захолодело во рту — он подумал, даже увидел, как его Сару, вместе с другими, дюжие парни пихали в крытый кузов машины. И он понимал, для чего они это делают.
Разыскать синагогу оказалось для Чикина не таким легким делом. Но нужда заставит — найдешь. С того часа, как убежала Сара, Чикин не мог успокоиться. Во дворе ему раньше говорили, советовали, чтобы он купил ошейник.
— А теперь все, — соболезновали ему. — Твоя сука попала в живодерку. С ошейником ее бы не тронули, особенно если бы написал адрес или номер телефона.
Подойдя к синагоге, Чикин долго стучался в закрытую дверь. Когда наконец дверь отмкнули, Чикин попросил раввина:
— Тут это, за упокой мученической души, — и вытащил из кармана полсотни, потом, чуть помедлив, положил еще двадцать, — Сара, сделай для ей все, как надо, по закону.
— Я не раввин, я служка.
— Ничего, мне для суки. Собачка черненькая, звезда тут рыжая на груди, из ваших, — и сунул деньги.
Служка скомкал деньги, что-то сказал на своем наречии, кинул их Чикину под ноги, захлопнул дверь.
«Может, и лучше, — подумал Чикин. — А если она не погибла?..»
Он поднял деньги, как-то совершенно теперь уверенный, что Сара живехонька, просто где-то бегает.
Ночью подъезжал на своей машине-кране к контейнерам. Выходил и звал в ноющую, как нарыв, ночную тишину:
— Сара-а-а-а!
Под тенью крика увлажнялись его глаза, и он громче взывал:
— Сара-а-а-а! Сара-а-а-а!
Иногда в домах зажигались огни, потом гасли.
Круги и треугольники
Потом по зеленому небу с розовым подсветом полетели птицы с черными маховыми крыльями. Крылья были заострены на концах. Шеи с маленькими головками и острыми длинными клювами. Клювы раскрыты. Они что-то кричали. Но Василий Туркин не слышал.
А то, что розовое, — это долгий свет замерзшего солнца, подумал он. Розовый свет может доходить до земли миллиарды лет. В предельной тишине. Так же, как этот абсолютно бесшумный, призрачный полет черных теней птиц.