Боже, время-то как между пальцами…. Мне можно еще посидеть? Спасибо.
АВТОБИОГРАФИЯ № 8
Землетравонебосолнце — вот какое длинное слово получилось. Я родился в пятнадцати метрах от земли. Всего в пятнадцати метрах! Когда мои братья оторвались и полетели, я тоже почувствовал боль в том месте, где прикреплялся к дереву.
Старшие мне говорили, что я расту. Но я не хотел расти. Ведь потом можно и уме… Я цеплялся изо всех сил, но все-таки полетел. И понял, что наступила осень.
Значит, я еще живой? Только вот волосы… Нет, нет, я не жалуюсь. Спасибо вам, спасибо большое.
АВТОБИОГРАФИЯ № 9
Родился. Наступили ногой. Хрястнул позвоночник. Вызвали в военкомат.
— Раздевайся.
— У меня за жизнь перебит позвоночник.
— А печень есть?
— Так точно.
— Ну что ж, тогда ползи.
И я пополз. Навстречу — молодые сапоги.
— Не наступите, братцы.
Я продолжаю ползти. Надо мной колоколом: бал… л… л, бал… л… л…
Признали ограниченно годным (ВУС 2567).
Перебитый позвоночник до сих пор болит.
Где стул? Его нет. Где стул? Уже убрали. Ничего. Можно и постоять.
АВТОБИОГРАФИЯ № 10
Внимание! Красный свет.
Я запомнил: свет. Запомнил слово: внимание. Я теперь ощущаю слово. Я запомнил слово округлое, ласковое. Запомнил слово властное. Иногда вспоминаю военное слово: «Ра-а-вняйсь! На первый-второй рассчитайсь!» Первый — второй. Первый — второй.
Они кружатся — пузыри, слова эти, вокруг моей головы. И лопаются.
И снова: «Первый — второй. Первый — второй». Третьего нет. Их только двое. (Здесь и далее намек на любовь. Возможно, на семейные отношения.)
Я живу теперь в слове. У меня есть маленький домик (семья). И труба над домиком (уют). Все так и строится из слов. Я сам слово. И оно готово лететь вам навстречу. Возьмите меня. Приласкайте, приголубьте. На военном языке: «Возьмите меня на довольствие…»
Внимание! Я лечу! Я лечу по направлению туда…
P.S. «Мрак и ночь, печаль и скорбь — во мне и окрест меня; никаких путей, все концы потеряны.
Будем любить друг друга, это одно остается нам бедным…
Все-таки это какой-нибудь свет, или по крайней мере это — замена истинного света. Это еще согревает или может согреть нас на срок недолгой, нам и понятной и непонятной жизни».
СТЕНА
Я — брошенный сад, заросший. Я хозяин своего сада. Яблони, смородина, малина. Яблоки валяются в траве. Все во мне уже свыклось с годами, но ищет простора.
А на меня двигается стена из железных пустых банок, разбитых стиральных машин, холодильников, останки пружинных матрацев. Куча.
Стена надвигается. Мой сад будет побежден. Я этого допустить не могу. Тут же, из кучи, я вытаскиваю ржавую лопату, хватаюсь за ее черенок. И стараюсь все это разгрести, разбросать. Но мои усилия тщетны. На моих ладонях кровавые мозоли. Я стараюсь привыкнуть к боли. Да, я знаю, что усилия мои бесполезны. Но даже если меня поглотит эта железная куча, все равно я был садом, садом тишины. Эта мысль придает мне силы. Я непременно должен сохранить душу моего заглохшего сада.
За долгую свою жизнь я многое видел, понял. Надо бороться против стены, возникшей на нашем пути.
У каждого из нас свой путь. Я твердо знаю — он уже прочерчен. Но если верить всей душой Господу и любить, тогда сад не заглохнет.
Я люблю вас, герои моих рассказов, и желаю вам мужества, чтобы вы всегда сохраняли неповторимые черты своего лица. Вы помогаете мне услышать тишину бесконечности. Сохраним же веру и силу…
ДОМ СРЕДИ ЦВЕТОВ
Цыганка гадала
Это было совсем недавно, зимой. На Ленинградском вокзале, когда я вернулся в Москву из еще непривычного для уха теперешнего Санкт-Петербурга.
— Молодой человек, — окликнула меня цыганка, — с тебя много не возьму.
— Отстань, я тебе не молодой. Я старик. К бабам ступай, а мне ты не нужна.
— Какой же ты старик? Ты юноша. Я по глазам вижу. Мы правду говорим. Ты не виноват. Ну, давай руку.
Не понимая сам зачем, протянул руку. Такая в них сила.
— Вот эта линия — река широкая. А как ее зовут — сам помнишь. А тут узенькая, зовут Люлька.
— Нет такой реки, цыганка.