— Извините, — осмелел Леня. — Я не понимаю, для чего вы меня вызвали.
— Твоя фамилия Касаткин?
— Да.
— Прекрасная фамилия, аристократическая. А тебе, Касаткин, не казалось, что та девушка… То был девятнадцатый век… А сейчас у нас, — и шеф показал на перекидной календарь, — между прочим, по моему заказу сделан, люблю старину, такая, понимаешь ли, слабость, сейчас у нас 12 июня 2002 года. Века меняются, а женщины во все века бывают прекрасны. У тебя, Касаткин, замечательно красивая жена. Я ее, правда, мельком видел из машины, когда ты ее целовал у офиса, — он сделал долгую паузу. — И успел оценить. Любишь туманность? Хороший у тебя вкус. А я старину собираю. Хотя искусство тебе надо бы лучше знать, не только языки. Твоя удача, Гарик.
— Да, мы хорошо живем. Она, между прочим, знает французский и английский не хуже меня.
— Я так и думал, — и шеф посмотрел на часы. — Мы с тобой долго беседуем. А у меня время — деньги, извини за трюизм. Короче, приглашаю на дачу. Вот адрес.
И он взял маленький кусок твердой бумаги, похожий на визитную карточку, и ручкой стал что-то писать. Как показалось Лене, довольно долго и даже замысловато.
— Вот визитная карточка, — шеф протянул, и Леня машинально положил карточку в карман.
— Благодарю за приглашение. Мы с женой будем рады, — пробормотал Касаткин.
Шеф расхохотался.
— Я что-нибудь не то сказал? — забеспокоился Леня.
— Все то и все так… все так, мой милый дружочек Гарик. Как ее зовут?
— Оля.
— Мы с тобой сделали открытие. Оказывается, «Неизвестную» зовут Оля. Вот и привози Олю 16 июня, к четырем часам дня. Да, замечательно. «Неизвестная», так все раньше полагали, а ее-то зовут Оля.
«Боже мой, — лихорадочно думал Леня, — бред. Я болен, я сейчас упаду.»
Шеф будто догадался:
— Извини, забыл пригласить тебя, — и он сделал долгую паузу, — сесть в кресло.
Леня чуть опустился, но тут же вскочил:
— Дайте мне бумагу, немедленно, дайте мне бумагу.
— Пожалуйста, а вот и старинный «Паркер».
«Прошу уволить меня» — написал Касаткин и твердо спросил:
— Какое сегодня число?
— На календаре, — в голосе шефа теперь была деловая сухость.
Леня облегченно вздохнул:
— Все!
— Одну минутку, — шеф вытащил чековую книжку, заполнил и расписался. Возьми.
— Что это?
— Посмотри на сумму. Ты плохо выглядишь. Не болен ли?
— Болен.
— Ну вот, в любом банке, и поезжай отдохнуть, полечись.
Леня взял чек и разорвал. Шеф будто не заметил, он не смотрел на Касаткина. Заново заполнил чековую книжку.
— С Третьяковкой ведь не договоришься.
Голос его звучал как сквозь толстое стекло.
— Поезжай на Мадейру, или на Багамы, или куда захочешь. Ты теперь богатый человек. Очень. Можешь открыть свой офис. Протри глаза, Гарик, и посмотри на цифры. Последний твой шанс. Другой суммы не будет. В общем, дальнейшее меня не интересует.
Касаткин держал в руке чек.
— Мы больше никогда не увидимся, и на даче тоже. Ну ты все понял? Моя машина заедет без пятнадцати три.
Касаткин ничего не сказал в отделе. Молча собрал несколько своих бумаг, сунул в сумку и пошел к двери.
Дома он быстро разделся, лег в кровать. Он закрыл глаза, пытаясь уснуть. Потом вскочил. Схватил брюки. Вытащил бумажку шефа, его визитную карточку. На ней был чернилами нарисован маленький домик. Из окошка домика выглядывал зайчик. А внизу четким почерком: «Спасибо».
— Спасибо, — повторил Леня. И еще, — спаси — бо, спаси Бог.
«А, ну да, — думал Касаткин, — это по-древнему — спаси Бог».
У него начинался сильный жар.
— Спаси Бог… спаси Бог… спаси Бог, — повторял Леня уже в бреду, как молился.
Он полз по колокольнозвонкой земле, хватая руками пучки травы, цепляясь за корни, за колючие ветки. Он не понимал, вверх или вниз ползет, его слепил внутренний огонь, сквозь которые проглядывали злобные рожи. Колючки рвали ему грудь. А он полз и полз.
Не обращал внимания на рожи, и в нем все громче, все колокольнее звенел свет, хоронивший страх. Рожи исчезли. И отдаленно, но все отчетливее, выпуклее, в нем набухала радость. Он засмеялся. И не заметил, когда потная подушка затихла, и он спокойно заснул, отдыхая душой.
Новая звезда
Кузнечик проснулся весь в поту. Откинул одеяло. Желтым глазом смотрела луна. Кузнечик осторожно ощупал себя. Крылья лежали привычно: левое поверх правого. Как всегда. Как всегда. Да вроде ничего и не болело. Но глаз говорил твердо, даже неотвратимо.
Привычный за жизнь шорох страха, не видимый другим людям, царапнул Кузнечика мелкими зубчиками. Исчез.