— Неужели ты не понимаешь, что он тобою пользуется? — спрашивал старый сеньор Сото.
Ему казалось, что Торни оказывает на Гроува дурное влияние.
И Лючита:
— Ох уж этот бродяга! Думает, что здесь отель. А ты потакаешь ему.
Нынешний план возник неожиданно и не был прямым следствием домашних неурядиц. Идея пришла ему в голову всего недели три назад. На ранчо в Сан-Фелипе велись работы. Он скажет Лючите, что едет туда, а сам улизнет с Торни на пару дней в Пуэрто-Фароль.
Поездка пройдет успешно, только если он будет абсолютно спокоен. Он научился достигать такой уравновешенности. Это было довольно легко: с помощью эмпирического метода самогипноза он заставлял себя поверить, что настоящее уже является прошлым, а то, что якобы сейчас совершается, он уже сделал раньше, так что нынешний поступок — нечто вроде воспроизведения минувшего опыта. Избавившись от непосредственного ощущения собственной среды, Гроув мог оставаться невосприимчивым к ней.
Однако, включая успокаивающий аппарат, он становился неразговорчивым. Торни об этом знал и заметил, что под воздействием своего метода Гроув бывает молчалив и замкнут. Это было незначительным сопутствующим обстоятельством процесса, при котором Гроув обретал определенные свойства сверхчеловека; в такие периоды его непогрешимость не подлежала сомнению. Зная, что хозяин в угнетенном состоянии, Торни готовился к малоприятной поездке.
Они ехали по шоссе под нависающими орхидеями, из автомагнитолы прямо в лицо им рыдала мехорана.[25] День был ясный, воздух — чистый. Когда они спустились в низину, бескрайнее небо посерело. На некоторых участках дорога была узкая и кривая, а растения, тянувшиеся с обеих сторон, стучали по машине и царапали кузов. Рубашка Гроува была сзади влажная и холодная; он обернулся и увидел как по полиэтиленовому чехлу подголовника стекает пот. Мимо проносились накаленные грязные деревни, а в промежутках между ними — черный, трухлявый лес.
Теперь, когда поездка окончилась, он лежал на меху под застывшими в угрозе растениями, заложив руки за голову и ликуя, что в памяти так пока и не всплыла ни одна подробность. Когда позвонили из полиции, он подумал лишь о том, как ему вести себя с Лючитой.
— Скажи ей, но, если сможешь, пока не пускай ко мне, — сказал он Торни, однако не удивился, что она его нашла тотчас, как только узнала. У него не было времени — приходилось действовать экспромтом. Однако он не считал, что поступал слишком скверно, и, вернувшись из полицейского участка, решил придерживаться той же импровизированной линии поведения. Ему казалось, что сегодня у них, возможно, выдастся действительно славная ночка, судя по тому, какой прилив нежности вызвала у нее весть о смерти матери.
В полумраке комнаты, пока Лючита искала в кухне еду, он лежал на кровати и рассматривал свое отражение. Обе спинки он заменил зеркалами с электрической регулировкой — нелепые примочки, которые он иногда включал, чтобы позабавить Лючиту во время постельных игр. После ее возвращения от сеньора Гусмана он благоразумно от этого воздерживался. Может, сегодня?
Никакого секрета здесь не было: когда он изучал контуры своих щек и подбородка, шеи и плеч, ему становилось совершенно ясно, почему любая девушка счастлива была с ним переспать. Он похотливо ухмыльнулся в зеркало у себя в ногах. Из кухни доносились слабые звуки. Обычно он не заходил в эту часть дома. Несмотря на белую эмаль и нарочитую гигиену, там всегда чувствовался кислый запашок мусора, словно за дверью валялись гниющие очистки папайи. И потом — этот мальчишка.