Прапорщик дёрнулся было в одну сторону, тут же в другую, даже посмотрел на подводу, на которой вся тройка приехала в Будятичи, видно, хотел пока отсидеться там. Заметив взгляд Саса, он всё же поскакал своей подпрыгивающей, суетливой походкой к распахнутым дверям.
Тадей Назарович сорвал с головы фуражку и, крестясь, нырнул в черноту притвора.
— Николай-чудотворец, — бормотал полицейский, — молю, прости прегрешения мои…
Как всегда, когда Сас переходил на великорусский говор, слова получались какие-то странные, будто натужные, но молиться в храме на малороссийском наречии было бы немыслимо.
Хорошо нынешней молодёжи, михайлишиным да мукошам. Для них язык империи всё равно что родной, говорят чисто, гладко, без малейшего акцента. А Тадей Назарович каждый раз краснел, когда из Житомира приезжало начальство. Рядом с молодыми Сас чувствовал себя неотёсанным селюком. Даже с родными детьми иной раз на великорусское наречие переходить стеснялся…
После яркого солнечного света внутри церкви было совсем темно. Пока глаза привыкали, полицейскому даже показалось, что нечто чёрное и бесформенное метнулось за иконостас.
Сас оглянулся на Цехоша. Тот стоял посередине церкви, крестясь и что-то шепча, но глаза его напряжённо следили за приставом.
Под стеной у иконы Божьей Матери, главной святыни этой церкви, почему-то лежали короткая лестница и груда тряпок. Староста ремонт, что ли, затеял? В такое время?
Пристав неуклюже встал на колени, поморщился от боли в суставах и наскоро произнёс молитву.
Ну, всё? Пора уходить?
Приятная прохлада окутывала разгорячённого жарой Саса, и это ощущение было столь сладостным, что Тадей Назарович решил повторить молитву, на этот раз не торопясь.
Приставу было сорок два. Голова без признаков лысины или седины, закрученные кольцом вверх густые усы, разжиревшая до неприличия фигура, одышка — вот и всё, чем наградила его природа. Ах, ну да, ещё и подагра. Из-за неё в иные дни было невозможно ходить — пальцы ног жгло огнём. Доктор Локач советовал не есть мяса и не пить вина, но пристав искренне не понимал, как это на самом деле можно сделать.
— А цирроз? — настаивал лекарь. — Ведь и цирроз может развиться!
— Разовьётся, будем беспокоиться, — мрачно отвечал Тадей Назарович, в глубине души уверенный, что все эти рекомендации Локач изобретает с единственной целью досадить ему.
— И надо бы съездить на вόды, попить что-нибудь кроме водки и вина, — добавлял доктор, окончательно выдавая свои злобные намерения.
На доход по десятому классу! При шестидесяти рублях в месяц! При доме, жене и пятерых детях! На вόды!
А теперь, во время войны, все эти советы казались уж совсем не от мира сего. Вόды! Какие тут вόды! Какие тут «без вина и мяса»! Тут эвакуироваться надо! Уж все сроки вышли!
Уж определено для всей володимирской полиции новое место службы — соседний повет, Луцк. Исправник семью свою ещё месяц назад отправил, предчувствовал, чем всё кончится. Так и шастает туда-сюда, обустраивается. Неделя, как и участок уехал. Один городовой Коробко остался, да и то лишь потому, что «старый» отдел архива упаковывает, всё важное давно увезли. Косится городовой на Саса, но эвакуироваться без пристава не может!
Надо, надо уезжать! В течение дня-двух, в крайнем случае, трёх! Даже если город не сдадут русские, то австрийцы разнесут в щепки. Подступят вплотную да и сотрут Володимир с лица земли!
Это ж надо, что Сас каким-то ловким и незаметным манёвром начальства оказался единственным, кто от города ответственен за мобилизацию подвод! Он да этот Михайлишин от армии. Пользы от прапорщика!
Триста подвод! На второй год разорительной войны! Империя боеприпасов не знает где взять, а тут пристав Сас должен вынуть и положить триста подвод! Сколько-то сельские скупердяи, повинуясь циркуляру, прислали, неизвестно, кто именно и сколько именно, но совершенно ясно, что не более нескольких дюжин. И теперь это число нужно довести до трёхсот! За «несколько дней, не более»! Пока что Сас сумел найти тридцать две. Ездил по сёлам, грозил, просил, почти крал. А кто из старост уже эвакуировался, то всё, ничего с них не получишь, пропало…
Уезжать надо. Срочно. Как ни крути, если ещё на два-три дня задержаться, можно совсем опоздать. Не приведи господь оказаться на землях, занятых неприятелем! Это верный способ лишиться не только службы, но и пенсии!
Да и австрийцы с русским полицейским сюсюкаться не будут. У них, говорят, есть особые лагеря для таких, как Сас. Верить всем ужасам, которые газетчики живописуют, конечно, нельзя, но даже если не будут вязать в тюрьму, рубить ног, рвать язык, сжигать или закапывать в землю живьём, в общем, если ничего не будет Тадею Назаровичу, совсем ничего, оставят его в покое и позволят жить, как жил, где он будет служить? Кто ему жалование положит? На кой он австрийцам нужен?..