вы е бон

яшка казанова вы е бон

1. в киеве пахнет булками. утром, в шесть...

в киеве пахнет булками. утром, в шесть
выходишь на улицу, едешь в аэропорт
и губы зубами щипаешь, пытаясь шерсть,
вставшую дыбом, как-то пригладить.

2. она прядет из жил моих нитки на свитера...

она прядет из жил моих нитки на свитера,
сама даже не понимая этого, но нутром
чуя, что мстит мне – за вчера, за позавчера =
за слишком больное, за слишком счастливое. тромб

памяти бродит по телу: смотри-ка, вот каждый день,
который был прожит вместе, вот каждый час.
и как удалось нам все это куда-то деть?
и как удалось мне так самочьи одичать,

что горлом рвануло безжалостнейшее «дааааа»,
сметая все, даже меня, на своем «могу»?
и... пусто теперь. и сколько не ожидай,
она не вернется прежней. а губы лгут,
когда ощущают фантом ее бежевой кожи. врут
глаза, когда видят лицо ее в тысячемордой толпе.

насилую кнопки беспомощной дрожью рук,
которые ничего уже не сумеют отдать тебе.

3. мое настроение, как погода на улице...

мое настроение, как погода на улице,
меняется то в одну, то в другую сторону.
хотя все хорошо – дочка учится, рыбка удится –,
эти скачки термометра вовсе не обоснованы.

отчего же какие-то черти внутри шевелятся,
не дают мне ни спать нормально, ни бодрствовать?
может быть, взять себя в руки, пойти развеяться:
сначала по шлюхам портовым, потом – по боцманам?

может, забыть про имя и про фамилию,
став персонажем с должными вытекающими?
и каждая новая кровь будет зваться шепотом «милая»,
и все будет проще в три тысячи раз. но пока еще

я не могу так.

4. то ли устала. то ли простужена...

то ли устала. то ли простужена.
мягкий коньяк вместо ужина. сужена
больно гортань – я глотаю с усилием.
глаза, согреваясь, становятся синими
и смотрят: на сумрак, повисший над городом,
почти превратившийся в ночь – год от года он
всё гуще. на дождь, языком лакирующий
брусчатку. на чей-то livejournal dot com. и на ru еще.
на женщину, чьё одиночество явное
любой бы заметил, замечу и я, но ей
плевать. на сигару. на более менее
спокойный бульвар. на тарелку с пельменями,
парящую так ароматно, что хочется
всех: вечер, табак, дождь, страстной, одиночество
с ладоней кормить, по загривку поглаживать,
и слушать их шепот, и – самое важное –
ловить, как под сердцем, чуть-чуть ниже дании
стучат вместо пульса часы ожидания.
текут, оставляя то шрамы, то ссадины,
то просто штрихи.

я дождусь.
обязательно.

5. этим болеют и потаскухи, и леди...

этим болеют и потаскухи, и леди:
вот уже месяц единственный смысл мой
в том, чтоб расстегивать пуговицы и раздвигать колени –
или твои, моя девочка, или перед тобой.

этому невозможно сопротивляться:
вот уже месяц на запястьях и шее я
ношу следы бесстыдных капитуляций –
темнолиловая рваная чешуя.

это раздавит избытком серотонина:
вот уже месяц лабиринты набухших жил
тормошит ощущение жизни. и жилы поют. они на
удивление стойки – только одна дрожит.

височная.

6. она всегда знает, какая чему цена...

она всегда знает, какая чему цена,
она хранит мелочь в особенном кошельке.
а еще родила симпатичного пацана
и спит теперь спокойно. щекой – к щеке.

она часто спорит на рынке до хрипоты,
обожает смотреть сериалы, не бреет ног.
а еще у нее в подъезде живут коты
и, когда она входит, вьются веретеном.

она жарит очень вкусные беляши –
побольше начинки, чтоб тесто почти рвалось.
она любит смеяться громко и шить. и жить.
а еще в ней, прямо по центру, земная ось.

7. ты права...

ты права:
- можно чудить, но не в тридцать же лет!
- каждая, кто поведется со мной, будет потом жалеть
- я использую женщин, чтобы было на чьих
спинах писать
- у меня дрянная начинка