она = помешательство! = туман, кальвадос и йод.
стою перед Ним на цыпочках, умоляя: «куда б я ни ездила,
хочу каждое утро жизни смотреть, как на спине её
горчичные родинки складываются в созвездия».
64. не повышает голос, зависит от папирос...
не повышает голос, зависит от папирос,
плюёт на медные трубы, огонь и воду,
ругается матом, красится, водит волгу.
и дарит мне розы. тысячи тысячи роз.
65. она лезет правой в письменный ящик стола...
она лезет правой в письменный ящик стола,
вынимает сначала пару конвертов, затем – пистолет
и думает: «снова много курила и снова мало спала,
и устала снова. может собраться уже? сто лет
не проживу всё равно, а так, как сейчас – пиздец».
начинает играть с железом, дурочка, нюхать ствол,
перед тем, как в висок его вплющить беспомощно. ха! и здесь
происходит то самое. да, всё правильно, конечно же, волшебство.
из ствола вылетает вовсе не пуля, нет,
а смешная толстая фея, малышка Пли.
и она говорит: «рот закрой. или что-то не так во мне?
да, я – фея. я – фея. одевайся давай. пошли.
рот закрой!!!» Пли чихает, сморкается, кашляет, ставит чай.
будто в этой берлоге она прожила сто лет,
знает всё наизусть. и конфорки, и ильича
уморительный бюст на комоде, и пистолет,
и зелёную шапку (ну мама связала!), и
этих штор несусветных сухой ацетатный шёлк.
а потом... потом она просто смотрит в глаза мои:
ты не бойся, малышка, всё будет хорошо.
66. а она говорит: «ты опять опоздал. ну как же...
а она говорит: «ты опять опоздал. ну как же
так? почему? Господи, весь в отца!»
я рулю по шарадам многомногомногоэтажек
и стараюсь не видеть сбоку её лица.
а она говорит: «ты одет, как бомж, или даже
хуже. может быть, съездием в магазин?»
я рулю по шарадам многомногомногоэтажек
и стараюсь смотреть на датчик масло? бензин?
а она говоритговоритговорит и никак не скажет.
я хотел бы обнять её крепко, но это, увы, уже
неуместно давно. по шарадам многомногомногоэтажек
я везу свою маму куда-то. надеюсь, в жэк.
67. слипаться телами, склеиваться, срастаться впадинамивыпуклостями...
слипаться телами, склеиваться, срастаться впадинамивыпуклостями.
любить так сильно, что кажется: чуть больше – и уже не вынести,
потому что сердце взорвётся от этих немыслимых киловатт.
ещё не проснувшись толком, в темноте тебя целовать
и слышать в ответ урчание: «ты меня разбудила...»
спускаться вниз на цыпочках, внушая себе «мудила,
опять не сдержалась! а ведь могла бы сейчас я
просто зевнуть, потянуться, встать, выйти.» и охуевать от счастья,
что не могла бы.
68. хочу стать: родинкой на твоём плече...
хочу стать: родинкой на твоём плече;
вакциной от гриппа, которую не заменить ничем;
чёртовым колесом, чтобы мир – у твоих ног;
клавишами, обычными самыми – в 7 нот
укладывать колыбельные.
и серенады.
69. самый тихий, самый робкий...
самый тихий, самый робкий,
ты синяк на подбородке
мне оставил для того,
чтобы нежное клеймо
сообщало всем ненужным,
кто здесь чей. ведь правда? ну же!
признавайся. я смеюсь
над ярмом семейных уз
до сих пор и строю глазки
этой женщине угластой,
полагая, в том числе,
что оставить алый след,
свежий, на моём плече.
чтобы знали – кто здесь чей :)
ты сумеешь.
70. мне снова сегодня снилось, что ты – жена...
мне снова сегодня снилось, что ты – жена.
моя. не бойся. моя. чужих во сне не бывало.
итак: ты (смугла, нахальна, нахально обнажена)
пьёшь карменере, забираешься под покрывало,
целуешь меня, показываешь кольцо
на безымянном, смеёшься, вредно щекочешь чёлкой,
вдруг говоришь: «ты сумеешь быть их отцом?
их, живущих во мне, мальчика и девчонки?»
а я замираю от ощущения: да...
как же я раньше, глупая, не поймала?
ведь это чувство было во мне всегда!