Мелькала тревожная мысль: “Если и вправду так, выходит, он подозревает меня? Наверняка подозревает! Более того — он убежден в моей вине, в том, что на его языке называется изменой. Неужели меня ждет пуля в затылок? А он еще выжидает, играет со мной, как кот с мышью Падаль! Когда они схватят этого русского, он обязательно прикажет мне пытать его. Вместо этого ублюдка с разорванной пастью…”
Вернер вздрогнул, толкнул двери в каптерку и попросил оружие. Ему выдали автомат МП-43/1 — плохой и ненадежный в бою. Он вернулся в свою комнату и стал ждать фон Шульца.
Медленно вызревало окончательное решение. В первый же подходящий момент он перейдет на сторону противника!
На душе отлегло. Но почему именно сейчас, почему не раньше? Он задумался, сидя за столом и положив руки на автомат. Десять лет он мирился с победой национал-социализма, молча поддерживал наци. Разве он не прислушивался к политической болтовне Гитлера? Разве задумывался над идеей расовой исключительности арийцев’ Что же выходит? Он терпел гитлеризм, как терпят плохо сшитый и тесный костюм, потому что вовремя не осмелились указать на это портному.
“Я был трусом. Сначала, как и все, как старые штабные лисы рундштедты, кейтели, нодли, гальдеры, я с восторгом, черт возьми, с восторгом признал Гитлера. Победа за победой Рур, Данциг, Судеты, потом Австрия. От успеха к успеху.
Он пришел к власти в Германии, когда в больших городах царила нищета. Тысячи безработных в очередях за пособием. Инвалиды-нищие с медалями первой мировой войны. Женщины с высохшими грудями и дети с рахитичными животами.
Почему я согласился, чтобы ефрейтор командовал мной, а фон браухичи мордовали новобранцев и готовили их к войне? Что я? Старая проститутка Гинденбург с благословения социал-демократов отдал ему власть. Трусость пришла позже, вместе с трезвым взглядом на действительность как неминуемое наследие страха.
Почему я раньше не реагировал на смерть невинных людей? Ведь этот Бурдийа был не первой жертвой, которую я видел Перед ним был невысокого роста белокурый эльзасец Харкая кровью отбитых легких, он кричал фон Шульцу: “Я не предатель и больше вашего люблю свою Германию! Умирая, жалею только об одном- слишком поздно я понял, что надо не размышлять, а действовать!” Была и женщина, единственная вина которой — невыполнение приказов патруля. Солдаты по очереди изнасиловали ее, надругавшись над ее телом в смердящем караульном помещении”.
Невыразимое отвращение охватило Вернера, отвращение ко всему виденному, к своим соотечественникам, к самому себе Почему именно теперь он задумался над всем этим, только теперь решился на какой-то шаг? Потому что с него уже достаточно? Чаша терпения переполнилась! Десять лет! Ему понадобилось десять лет для прозрения!…
Неожиданно он вспомнил своего двоюродного брата, убитого в 1933 году во время стычки между гитлеровской молодежной организацией и рабочей молодежью. Размозженный железной трубой затылок, перебитый хребет, труп, который тащили куда-то по улице…
Он стиснул автомат и замер в ожидании, не спуская глаз с закрытых дверей.
XVII
Андре попрощался с Перришоном. Оставалось не более пятнадцати минут. Ровно в одиннадцать была назначена встреча с Максом и Жаком — начало операции “Папирус”. Для встречи выбрали бар “Луна” неподалеку от площади Гайяр.
Сейчас Андре волновался не из-за операции. Было немного обидно, что ему не разрешили принять в ней участив. Парни из группы Макса не должны были знать его, и тем более видеть. Но устоять перед таким искушением он не мог.
Он спустился на улицу Сент-Эрем, свернул за угол и, перейдя площадь Мазе, очутился перед магазином на улице де-Шеваль-Блан. Несколько минут пристально рассматривал витрину, краешком глаза следя за улицей.
Это давно вошло в привычку, стало частью характера. Наблюдал почти машинально, как переключают скорость в автомобиле. Никто вроде не остановился, когда он стал, значит, он не привел за собой шпиков после того, как вышел из страховой конторы. Никто не следил за ним, но для полной безопасности он еще раз огляделся. Ничего подозрительного. Он двинулся вдоль узорчатой ограды сквера Блез-Паскаль. И все-таки на сердце было неспокойно.
“Если бы Альбер узнал, мне бы не поздоровилось. И поделом. Но я ведь никогда не руководил такими операциями и еще ничего значительного не сделал для Сопротивления! Как здорово, что скоро мы ввяжемся в настоящую драку! Будем организовывать отряды маки! Маки!”
Андре попытался припомнить все, что знал о жизни партизан. В памяти всплыли отрывки какого-то давнего кинофильма. Название он забыл, помнил только, что действие происходит в Испании. Вооруженные саблями, ножами и мушкетами испанские крестьяне атаковали в дикой местности регулярные французские войска. Разгорелась битва, которая закончилась поражением французов.