Он достал из кармана выкидной нож и щёлкнул им, высвободив небольшое хищное лезвие.
— Не напугал, — покачал головой я.
Панк мне омерзителен, но не больше, чем любой другой человек. От него не тянет агрессией, он просто блефует. А ещё у меня под стойкой дробовик.
Перехватив нож, так, что лезвие торчит из кулака вниз, парень начинает корябать им стойку, оставляя глубокие царапины в полированном дереве.
— А вот это ты зря, — сказал я укоризненно.
— То ли ещё будет, чел. Я предупреждал, рили. Я говночел, чел.
Дверь бара снова распахнулась, и в проёме казённым литым монументом воздвигся наш Депутатор. (Барный паспорт: Депутатор Виски). Из-за его могучего плеча выглядывает, злобно щурясь, Швабра. Не сбежала, значит, а проявила гражданскую сознательность, метнувшись в полицейский участок.
— Что ж вы, молодой человек, безобразничаете? — сказал Депутатор ласково.
— Слы, чел, ты чо за чел? — оскалился на него панк.
— Помощник шерифа, — представился спокойно Депутатор. — Ножичек-то положи, положи. А то пальчик порежешь.
— Чо за базары, полис? Я чо? Я ж ничо, чел. Онли пивцо, рили. Ну, чуток кэша асканул, подумаешь. Рили крохи, на бастикет, чел! Мне уехать, чел, иначе будет трабло, чел. Рили трабло, полис, оно тебе не надо, поверь мне. Я говночел, где я — там всё говно. Зачем вашему говнотауну говночел? Вам мало говна, полис?
— Что он успел натворить, Роберт? — спросил меня Депутатор.
— Да почти ничего, — ответил я. — Стойку, вон, поцарапал, и только.
— Порча имущества, угрозы, появление в общественном месте в непристойном виде, — подытожил Депутатор. — Сопротивление аресту прибавлять будем?
Я же говорю, зря он стойку попортил. Бар — это наше всё.
— Слы, полис, а что ты мне сделаешь, рили? Я ж говночел. Говно не изгавнять, говну не нагавнить.
— Пойдём, — сказал веско Депутатор, кладя свою могучую длань ему на плечо, — Так надо.
Панк съехал задницей с табурета, сложил и безропотно отдал ножик, потопал растерянно к выходу, бормоча на ходу:
— Рили полис, ты чо? Чо вы привязались, челы?
— Ну вот и заебись, — сказал удовлетворённо Заебисьман, когда они вышли за дверь. Мир в очередной раз подтвердил его жизненную позицию. — Заебись же, Роберт?
— Рили, чел, — ответил я ему, и он радостно заржал, тряся пейсами.
— Ещё пива?
— Нет-нет, — торопливо отказался Заебисьман, — я это ещё не допил.
Я был уверен в ответе.
***
— Экий мерзкий тип, — сказал вернувшийся за стойку Калдырь. — Бывает же.
— Тип как тип, — пожал плечами я.
— Ну да, нашёл у кого спросить. Знаешь, Роберт, я поражаюсь твоей доброте.
— Доброте? — машинально огляделся в поисках какого-то другого Роберта, но за стойкой только я.
— Да, ты готов выслушать любого урода. Даже этого… Говночела. Выслушать и не осудить. Даже меня.
— А с тобой что не так? Ты же не портишь мебель, — сказал я, рассматривая нацарапанный на стойке знак. Не то руна, не то кабалистический символ, не то логотип какой-то неизвестной мне группы. Панк-группы, надо полагать.
— Я… Эх… Всё со мной не так, Роберт. Я не очень хороший человек.
— Все не идеальны, — я снова принялся протирать многострадальный стакан.
— Знаешь, как я дошёл до жизни такой?
— Нет, но можешь рассказать, если хочется. Для этого я тут и стою. А если не хочется, то не рассказывай.
— Даже не знаю… Ты не решишь, что я сошёл с ума? Это довольно странная история… Впрочем, — Калдырь внимательно посмотрел на меня чрезвычайно трезвым взглядом, — Пожалуй, именно ты и не решишь.
Интересно, за кого он меня принимает?
— Я приехал сюда… Чёрт, кажется, что лет сто прошло, — грустно усмехнулся Калдырь. — Время тянется особенно уныло, когда ты один. И когда бар не работает.
— Он работал. Я в нём пил в день приезда.
— Именно об этом я и хочу тебе рассказать, хотя сам уже не уверен в реальности произошедшего. Случилось это… Ну, наверное, через месяц после приезда. Я и до того изрядно выпивал, если честно. Работа нервная, этически неоднозначная, постоянные переезды, никаких близких знакомств и так далее. Платили неплохо, но с социализацией не срослось. Пил от одиночества, скажем так.
— А что за работа? — спросил я просто потому, что вопрос напрашивался. Так-то мне плевать, конечно.
— Ну… — замялся Калдырь.