– Это будет довольно трудно.
– Вы не знаете, что такое любовь!
– Нет, дорогая. Я знаю, что такое любовь. Иначе я бы убила своих двоих при первой же возможности. На следующий день после свадьбы и на следующий день после родов.
– Ваши показания уличают его. Вы пойдете в полицию и откажетесь от своих слов.
– Но о чем вы говорите? Как я это должна сделать?
– Я прооперирую вас еще раньше. Я перенесу кого-нибудь на более поздний срок.
– Еще раньше?!
Она полезла в ящик стола, пролистала какие-то документы и достала пожелтевший от старости лист бумаги.
– Вы не можете этого сделать. Это важный документ, – возразила я. – Люди ждут месяцами, годами…
– Да какой важный? Мы все равно не сможем прооперировать всех. Нет ни специалистов, ни оборудования, ни контракта с Национальным фондом здравоохранения. Разве вы не знали? Что будет более несправедливо: попасть на операцию из начала списка, из середины или с конца?
Я стукнула кулаком по больничному шкафчику так, что лежавшие в нем инструменты зазвенели.
– Через четыре дня? – предложила Маевская.
– Это несправедливо. Я не согласна! Это отвратительно!
– Через три дня?
– Завтра!
Врач внимательно посмотрела на меня. Прошлась по кабинету. Остановилась и снова посмотрела на меня:
– Хорошо! Я как-нибудь уговорю главврача. – Она размашистым движением вычеркнула что-то на пожелтевшем листе бумаги. – Я уже записываю, – сказала она, вписав мое имя и фамилию вместо того, кому не повезло.
– Зофья Вильконьская, – повторила я, чтобы убедиться, что она не ошиблась.
– Сделано. Но если вы не сдержите свое слово… то я бы не хотела оказаться на вашем месте!
Я должна была поблагодарить, но все произошло так быстро и было так невероятно, что я боялась, вдруг это окажется неправдой. Я убежала, чтобы Маевская не передумала или чтобы я не сказала что-то необдуманное, хотя такого со мной никогда не случалось.
Как я могла сдержать слово, данное Маевской? Она должна понимать, что в обмен на излечение бедра я пообещаю ей больше, чем председатель партии перед выборами.
Я оглядела коридор. Больные шаркали тапочками, проклиная свои недуги, медсестры были ворчливы, а врачей и след простыл. Мир выглядел нормальным. Даже бедро стало болеть немного меньше, как бы говоря, что, возможно, операция и не нужна. Но бояться было нечего. Ничего особенного. Они вскроют, подтянут то, что нужно подтянуть, что-то вставят, что-то уберут, и если человек это переживет, то будет как новенький. Снова можно будет ходить по лестнице, залезать на табуретку и в ванну. Чего же еще желать?
В прекрасном настроении я пришла в регистратуру. Здесь меня не любили. Но в этом не было ничего личного. Они никого тут не любили. Дело в том, что если бы в том месте, где человек впервые сталкивается с больницей, персонал был приятным, то тогда каждый захотел бы попасть в эту больницу. Тогда бы у них прибавилось работы, стало бы тесно и еще больше не хватало бы еды. А так было достаточно взять на работу в регистратуру нескольких грубых и ленивых людей, которые довели до совершенства искусство создания препятствий пациентам, и сразу же у многих людей возникало стойкое отвращение к посещению этой больницы. Они уходят, ищут другое место, отказываются. И все довольны. Всем это выгодно.
– Выписываюсь, – сказала я медсестрам, которые делали вид, что не замечают меня. – Спасибо за приятное пребывание.
– Подождите минутку, мы проверим, готова ли ваша выписка, – ответила медсестра. – Но я могу сразу сказать, что это займет какое-то время, потому что программа зависла. Мы тоже этим недовольны.
Я понимала, в чем дело, и уважительно к этому отнеслась. «Программа зависла» означало, что единственный человек, работавший в то время в регистратуре, в рабочее время выскочил в город по каким-то своим делам, а заменить его некем. Те, кто помоложе, могли отправиться на свидание с водителем скорой помощи в отделении интенсивной терапии в соседнем крыле. Я видела его несколько раз. Высокий и довольно красивый, но уж больно стриженый. Поэтому я уселась на стуле у стены и вместе с остальными стала терпеливо ждать, когда программа отвиснет.
Рядом со мной сидела мать с маленьким ребенком. Я готова поклясться, что именно этот ребенок в костюме кролика снимался в рекламе батареек, которые никогда не разряжаются. Как и в телевизоре, он бегал по кругу без остановки. Он совсем не уставал. А у меня только от одного его вида снова разболелось бедро. Черт бы его побрал.
– Малыш, иди ко мне, – сказала я с теплотой в голосе.
– Зачем? – спросил он, остановившись и подозрительно глядя на меня.