Большой интерес к замыслу другого рассказа («Карамора») проявил Р. Роллан. Оказалось, что и ему встречался такой тип человека, и его интересовала проблема предательства по рассудку. Углубившись в мышления о рассудочном элементе в русском и французском национальных характерах, он пришел к выводу о духовной близости этих столь разных народов. «Скажите, — писал он Горькому, — не кажется ли Вам, что русский человек (при всем том, что он носит в себе хаос инстинктов) чрезвычайно рассудочен — больше чем, в среднем, предатели других рас?.. Уж давно замечено, что славянин и француз были европейскими мастерами-психологами. У обоих есть природный дар самосозерцания, который может превратиться в гениальную или опасную манию: ведь когда долго глядишь в бездну, то голова да закружиться» [288].
Из писем многочисленных корреспондентов Горького видно, что глубоко взволновали их и другие проблемы, которых он касался в своем творчестве 1920-х годов, в частности то, как трактовались им вопросы гуманизма и жестокости, искусства и действительности, индивидуализма и коллективизма. Плодотворно было воздействие Горького (в самом широком значении этого слова) и в чисто художественном отношении. В данном случае мы имеем в виду его заметно усилившиеся в 1920-е годы поиски, эксперименты, касавшиеся жанровой структуры рассказа, принципов раскрытия характера. По времени эти эксперименты совпали с расцветом «формальной школы», но по существу они свидетельствовали об имманентном развитии таланта художника, всегда очень чутко реагировавшего на все изменения и веяния общественно-литературной жизни. В этом экспериментировании можно усмотреть и своеобразное соревнование Горького с теми молодыми писателями, которые отдали дань формализму, и следует сказать, что победил в этом споре старый литератор, ибо ему удалось то, что в большинстве своем не совсем и не всегда удалось молодым: создать характеры сложные, полнокровные, многогранные, впечатляюще выпуклые. Имея в виду сборник рассказов и «Заметки из дневника» и отмечая, что «по книгам, напросто, ходят люди, – так ощутимы, телесны герои повестей», К. А. Федин признавался: «Я всплакнул, признаться, от радости, что это так понятно!» [289]. Не скрывал своего восхищения и такой строгий и тонкий мастер слова, как М. М. Пришвин, который, прочитав «Отшельника», по его собственным словам, «вытер очки от радостных слез». Он писал Горькому «Только знаете, Алексей Максимович, я тоже когда-нибудь доживу да такого рассказа, я тоже напишу о любви, если у меня жизни не хватит, я жизнь надплету как-нибудь и достигну» [290].
Разумеется, далеко не все, о чем говорил и писал Горький в 1920-е годы, было в полной мере воспринято современниками. Некоторым читателям и ценителям его творчества было не под силу разобраться в тех больших и серьезных проблемах, которые поднимал писатель. С другой стороны, в его литературной и общественно-публицистической практике имели место и некоторые полемические перегибы, заблуждения и ошибки; не все в его творчестве 1920-х годов было созвучно времени, актуально и верно в существе своем. Это сознавали многие из тех писателей, которые внутренне тяготели к Горькому, учились у него. Они спорили с ним, пытались переубедить его. Одни из них (И. Е. Вольнов, К. А. Федин) расходились с ним во взглядах на крестьянство, другие (Р. Роллан) полемизировали с ним по поводу суждений его о национальном характере.
Эти откровенные и серьезные споры имели большое значение и для Горького и для его современников, — они создавали творческую обстановку, которая как нельзя лучше способствовала углубленной плодотворной работе, ибо будила мысль, предостерегала от самоуспокоенности, открывала новые горизонты в художественном постижении действительности. И писатели самых разных возрастов и дарований, общавшиеся с Горьким, гордились и дорожили дружбой с ним, высоко ценя и то, что было создано им в предшествующие периоды деятельности, и то, что написал он в начале 1920-х годов.
Не разделяя слишком суровую самооценку, самокритику Горького, Р. Роллан заметил в одном из писем к нему: «Вы меткий стрелок, Ваша трепещущая стрела несет будущему одновременно со стонами несчастной России утверждение своей неистребимой жизнеспособности, свое юное видение старого мира и выступающие из мрака и хаоса гениальные вспышки ума и искусства. Мне кажется, что Вы более близки Рембрандту, чем Флоберу, и я люблю Вас таким еще сильнее» [291].
Глава Седьмая
Ф. И. ТЮТЧЕВ
Сегодня уже ни у кого не вызывает сомнений, что Федор Иванович Тютчев является одним из величайших лирических поэтов мира. Однако это признание пришло далеко не сразу, путь его был трудным и долгим. Речь идет не только о широте признания, но и о глубине понимания этой на редкость содержательной и своеобразной поэзии. Одним из первых в ряду весьма немногочисленных современников Тютчева, осознавших истинный масштаб его дарования, стал Н. А. Некрасов, который назвал лирику Тютчева одним из «немногих блестящих явлений» русской поэзии. Удивительно точным оказалось и предсказание И. С. Тургенева, писавшего, что стихотворения Тютчева переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом.
Среди тех, кто высоко ценил Тютчева, — А. А. Фет и Д. И. Менделеев. Н. Г. Чернышевский и М. Горький. С «изумлением и восторгом» отзывался о Тютчеве Лев Толстой и даже склонен был иногда ставить его поэзию выше пушкинской. Именно Толстой сказал однажды: без книжки стихотворений Тютчева «нельзя жить». И он же, Толстой, не раз сетовал на то, что лирика этого поэта не получила должной оценки, что критики нередко «забывают» о нем, считают, что он устарел. И действительно, и при жизни Тютчева, и долгое время спустя после его смерти, круг его читателей был весьма малочисленным. И довольно устойчивым было мнение, высказанное критиком А. М. Скабичевским, что Тютчев поэт «посредственный», что большинство его произведений читается с трудом и ценится лишь самыми строгими и «рьяными эстетиками».
Настоящее признание Тютчева как поэта великого началось лишь в конце XIX — начале XX века. Если же говорить о широком признании и популярности, то они пришли гораздо позднее. И все же и сегодня можно сказать, что Тютчев продолжает оставаться в ряду всё еще плохо прочитанных русских поэтов. Причин тому много, и о некоторых из них речь в дальнейшем. Но об одной, и, пожалуй, главной, следует сказать сразу. Несомненно, что часть трудностей, связанных с дальнейшим постижением творческого наследия поэта (как и непонимание его современниками), были обусловлены исключительным своеобразием поистине гениального поэта, который столь ощутимо опередил свое время, что созданные им произведения самым активным образом продолжают участвовать в познании мира и человека в наши дни.
Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря) 1803 года в селе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии. Тютчевы принадлежали к старинному русскому дворянству. Детство будущего поэт прошло в Овстуге, юность была связана с Москвой.
Большое умственное и нравственное влияние на Тютчева оказал С. Е. Раич, поэт и переводчик, который в качестве домашнего учителя должен был подготовить юношу к поступлению и университет. По словам И. С. Аксакова, первого биографа Тютчева, это был человек в высшей степени оригинальный, бескорыстный, чистый, соединявший солидность ученого с поэтическим пылом и младенческим незлобием. Раич работал над переводами латинских и итальянских поэтов и поощрительно относился к первым переводческим и стихотворным опытам юного Тютчева, который очень скоро стал для него не учеником, а товарищем. И не случайно, конечно, в начале 1818 года четырнадцатилетний Тютчев (к этому времени он переводил Горация и сочинял стихи в подражание этому поэту) был принят в Общество любителей российской словесности. А через год его стихи были впервые напечатаны, и в этом же году он был принят на словесное отделение Московского университета. Университет он закончил в 1821 году. 23 ноября, в день восемнадцатилетия Тютчева, Совет Московского университета утвердил своего бывшего слушателя в звании кандидата.
288
М. Горький. Пьесы и сценарии / Ин-т мир. лит. им. А. М. Горького, Архив А. М. Горького. – М., 1941. — С. 338. — (Архив А. М. Горького. Т. 2).