Хрущеву и его сторонникам было выгодно очернять деятельность Молотова на посту министра иностранных дел, выставляя его оголтелым адептом «холодной войны», противником мирных отношений с Западом и старомодным ортодоксом в идеологических и политических взглядах – в первую очередь по причине его неизменной верности памяти Сталина. Впрочем, Молотов на старости лет и сам давал поводы верить в этот упрощенно-нелепый образ. Нарком не оставил мемуаров, но в период с конца 1960-х гг. по начало 1980-х гг. он регулярно беседовал с советским журналистом и поэтом Феликсом Чуевым. Когда в 1991 г. Чуев выпустил русскоязычное издание «Ста сорока бесед с Молотовым» (английское название – Molotov Remembers, «Молотов вспоминает»), возник вопрос: в какой мере журналист приписал своему герою слова, которых тот не говорил. Правда, основательное изучение личных досье Молотова в русских архивах показало, что, судя по многочисленным статьям, которые бывший нарком написал на пенсии, но так и не опубликовал, Чуев в общем и целом его взгляды изложил верно.
И в разговорах с Чуевым на всевозможные темы, и в ненапечатанных статьях Молотов в первую очередь преданно защищает своего бывшего руководителя. Сталин не обладал политическим гением Ленина, говорит Молотов, но он был великим человеком и сыграл неоценимую роль в сохранении и развитии советской коммунистической системы. Также Молотов упорно оправдывает свои и сталинские репрессии против миллионов людей в 1930-е гг., называя их необходимой зачисткой от внутреннего врага – или «пятой колонны» – в советском обществе. Да, были ошибки и перегибы, признает он, но политика террора как средство обеспечения безопасности советской системы была, по сути своей, верна. Он говорил так: «Я считал всегда ответственным главным Сталина и нас, которые одобряли, которые были активными, а я все время был активным, стоял за принятие мер. Никогда не жалел и никогда не пожалею, что действовал очень круто. Но были и ошибки конечно»2.
При всем при том о Молотове-политике Джон Фостер Даллес, госсекретарь Эйзенхауэра, написал: «Наблюдая в действии всех великих мировых государственных деятелей нашего века… я никогда не встречал такого великого дипломатического мастерства, какое проявлял Молотов»3. И пусть Бирнс в отчаянии называл Молотова «мистером Нет», он, рассказывая о наркоме «в действии» во время послевоенных мирных переговоров, пишет о нем почти что с любовью:
«Если Вы нас верно проинформировали и наша профессия воспитывает выдержку, то я уверен: Молотов усвоил урок, как никто другой. Он обладает безграничным терпением, а также тонким умом и колоссальной энергией. Любые нетерпение или несдержанность, проявленные другими, его только забавляют. Интересно наблюдать за серьезным, важным выражением на его лице в моменты, когда на любую провокацию он отвечает простодушием… Мистер Молотов любит обсуждать процедурные вопросы. В таких дискуссиях ему равных нет. Он может часами спорить о том, какие темы надо вынести на повестку дня… На любой конференции… начинаешь волей-неволей восхищаться той изобретательностью, которую он проявляет в своей тактике проволочек. Он будет сохранять совершенную невозмутимость – лишь поглаживая усы или крутя в руках пенсне, – когда будет ждать русского перевода и курить русские сигареты, как кажется, одну за другой»4.
ВЕРНЫЙ КОММУНИСТ
В одном права типичная грубая карикатура на Молотова – он действительно был бескомпромиссным коммунистом-доктринером, искренне верил в ту марксистскую догму, что служила официальной идеологией Советского государства. Как положено ортодоксальному марксисту, Молотов считал, что история представляет собой этапы борьбы между угнетенными классами и правящими классами эксплуататоров. Кульминацией суровых классовых войн должна стать победа над капитализмом, создание всемирного социалистического общества и, наконец, наступление коммунистической утопии, в которой будут и социальная гармония, и личностная реализация, и материальное благополучие по принципу «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Молотов полагал, что выход человечества на такой уровень развития как неизбежен исторически, так и желателен политически.