— Я тебе еще выражусь по морде, студент сопливый!
— Витя, — визжала внутри Рита, — не разговаривай с этим гадом!
— Ты! — повысил голос Витька. — Слышь! Сереж, иди, выпьем. Да один иди, ничего тебе не будет.
— Вас-то двое, — уперся муж.
— Возьми одного с собой.
Они пришли на переговоры вдвоем. Остальные отошли и стали курить. Рита замотала Сергею руку. Мы сели одной мужской компанией. О какой-то закуске Сергей заметил: «Из дому, сволочь, утащила. Хотел парням вынести, уж похвалился — нет. Не сама же стрескала. Значит, вам. Своего нет, так хоть чужая баба подкормит».
— Серега, ты служил?
— Ну?
— Так какого ж ты тогда? И мы служили. — Витька стал разливать шампанское, но Сергей закрыл свой стакан раненой рукой.
— Я все перепробовал, и денатуру лопал, и «аптеку», но эту бабью шипучку… — и он опять выразил свое отношение кратким выражением.
— Пей чего дают, — сказала из угла Рита.
— Ну, так вот, — приступил Витька к переговорам, — в гости прийти конституция не запрещает.
— И решать мне, — это опять Рита.
— Да, — неосторожно подтвердил Витька, — пусть она сама решает.
— А я уже решила.
Тут вмешалась Наташа:
— Вы решайте что угодно, только не здесь. Ведь правда? — спросила она меня, подходя и поправляя мне прическу. — Ты дрова все поколол? Или еще остались. А если устал, так и не коли, отдохни, потом закончишь. Приляг, приляг на софу, только разуйся.
Но Рита уперлась:
— Я скажу здесь. Я люблю Витю. И тебе он, Серьга, не ровня. У тебя все кореша да кореша, да мать да перемать. И тебе от меня одно надо, ты это знаешь. А я еще и человек. И что хотите делайте, — Рита помолчала. — Но ночевать я домой приду, а то ты с горя напьешься, еще бы — жена ушла — и дом спалишь, в постели будешь курить.
— А сейчас все уходите, — велела Наташа. — А ты куда? — это мне.
— Не могу я друга оставить.
— Иди, но возвращайся. Топор в доме оставь. А то я женщина слабая, беззащитная, кофе пью без всякого удовольствия, мало ли что, оборону держать.
Сергей толкнул меня, кивнул на Натащу и показал жестом — ненормальная.
— Это из Чехова, — защитил я Наташу.
— Да хоть из . . .!
— Опять? — закричала Рита. — У, пьянь тропическая! Я тут останусь. Витя!
Мы вышли. Компания окружила нас и, если можно так выразиться, мысленно кровожадно потирала руки.
— Оставьте, ребята, — сказал Сергей, — парни здесь ни при чем.
Мы сбросились, зашли, тогда еще не в «стекляшку», а в «деревяшку» возле платформы и поговорили.
— То-то она мне всю неделю: да такой культурный, да так может поговорить, да такой начитанный, да где тебе, да ты и «Муму» не читал, дай, думаю себе, погляжу на культурного. Вообще-то ее драть надо, чтоб на стенку лезла, и культуры б не захотела.
Еще мы хохотали над тем, как я бежал с топором, как они отхлынули от крыльца.
— Витек, — говорил Сергей, зубами затягивая узелок на бинте и отплевывая волокна марли, — бери, я не обижусь. Бери! Книги будете читать. Вот ключ, иди хоть сейчас. Я все равно часто у матери ночую. Но только предупреждаю — ты с ней намучаешься, и чтоб Мне с похмелья всегда чего-нибудь держи. Бери ключ! Адрес… да пойдем, сам провожу.
— Не надо, — отвечал Витька. — У меня койка в общежитии, мне хватает.
Прошли каникулы, вновь загудели комнаты общежития и аудитории института. На древнерусской ныне покойный профессор Кокорев спросил:
— Как, выполнили мое задание?
И весь курс потупился. И я в том числе, а ведь клялся себе, что за каникулы найду слова Достоевского, относящиеся к воспитанию детей. Говоря перед тем, профессор зачитал слова и, улыбаясь, заметил, что говорить, откуда они взяты, не будет, чтобы мы нашли сами. В Достоевском, которого печатали в год по чайной ложке, мы были слабеньки, но профессор назвал и роман, откуда они взяты.
Вот эти слова (я увидел их долго после института):
«От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль!..», «Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет…», «Через детей душа лечится».
Сейчас, когда Достоевского издают и он доступен, я использую тот же педагогический прием, не скажу, откуда эти слова, ищите сами. И роман не назову. Смысл в том, что профессор называл учительство высочайшей не профессией, не ремеслом, даже не призванием, а постоянным озарением, которое освещает пути и перепутья, теплом, которое согревает сердца, совестью, которая не дает переступить через порядочность, исповедью, способной понять любое преступление, — вот что такое учительство.