Васю уговаривали ехать в дальние поездки, с ним было спокойно. Время революции и после нее было тревожным, много было разбоя. Так и говорили: «Разбойный лог за Уржумом у села Камайково, тут разбойники. Село Ошары, тут ошарят, деревня Теребиловка, тут отеребят. Отрясы, тут отрясут…»
Вася Прохорыч был нам как-то по родне, но как именно, отец каждый раз запутывался в вычислениях. И немудрено, жили большими семьями. «Нас в одном доме было чуть не двадцать, каждый день ставили пудовую квашню. Когда делились, делали прикладыши, пристройки, но и их не хватало, и строились отдельно. Лошадей держали по необходимости, но кому-то показалось много, и нас выселили в Сибирь».
Как Вася Прохорыч закончил свою жизнь, отец не знает. Не знает, своей или не своей смертью Вася умер. Его невзлюбил уполномоченный. Любил наганом махать, как выпьет. «Так-то махал, махал, Вася его перевернул кверх ногами, из того все посыпалось. А наган его в бочку с патокой бросил. После того уполномоченный на Васю забызел. Подвел под арест, как-то сумел начальству соловья на уши посадить, напел, Васю забрали. Он тюрьме дрова пилил и колол, а к осени разобрал забор и ушел. За ним приехали, а он огороды у вдов копает. Снова забрали. И так до трех раз. Он разобиделся, их разбросал, его сразу в три смирительные рубахи и увезли. Так и с концами».
У темной воды
Так и умру, не кончив «Вятской тетради». Молод был, дерзок, легко замыслил необъятное — история северо-востока России в сопряжении с днем сегодняшним, очерк характера русского жителя этих мест. Неподъемен труд: сотой части не сказал.
Плыву по Вятке — сердце сжимается при виде ее мелей и брошенного по берегам леса.
Хожу по костям предков, где тот колокольный звон, проводивший их после праведных земных трудов? И где колокола?
Стою на высоком обрыве, на месте первого поселения русских в этом краю, в Никулицыне. Мелкий дождь летит на источенные веками камни фундамента. А раствор, их скрепляющий, не поддается, белеют его полоски.
Что делать нам, задавленным заботами дня, запуганным угрозами отравы века, когда понять, что мы не одиноки, что с нами наши праотцы и пращуры?
Вот стою я — гордый внук славян, стою на своей единственной земле, и горько мне, так горько, что впору заплакать. А не могу, разучился, а нет способа облегчить душу. «Проси только одного, — говорила бабушка, — память смертную и слезы».
Железный, грубо сваренный крест ржавеет над бабушкиной могилой. Бабушка Саша, есть у меня память, нет у меня слез. Вот я знаю то, что не знала ты, я так много прочел, но что с того: я никогда не узнаю того, что знала ты.
Ты давно умерла, но вот я хожу по той земле, где ты ступала, и читаю о ней бумаги трехсотлетней давности, и мы с тобою ровня перед этими бумагами.
«…От Вятки реки вверх по Уржуму реке прямо дубником и болотами на сосняк, а от сосняка прямо на Кривое озерко, что против отарища, на которых росстани, да от озерка прямо на другое отарище по край болота дуб, на дубу старая грань да мыслете, а от того дуба прямо по-за Новокрещенскому полю к дороге на сосну, а сторонние люди сказали, что-де та сосна сгорела, и на той-де меже воевода велел поставить столб, а от того столба прямо через болото к горе, а на горе сосна, а в сосне борт; от той сосны прямо к лесу».
Нет того дуба, того столба, той сосны и той колоды на сосне. Но ведь и к бабушкиной жизни их не было. Но она могла прийти и узнать, а я представляю. Вот и вся разница.
Представляю, как игумен Спасского монастыря Макарий зачитывает братии послание архимандрита Германа:
«…в Казани мужеска и женска полу люди собираются, игрища производя бесовские, плясания с соблазнительными действами и воспоминанием в песнях древних идольских имен, отчего ничто иное происходит как только соблазн и умножение беззаконий и худых действ, в самом деле немаловажных, то есть грех».
И вновь и вновь до покраснения глаз читаю документы прошлого. И вместе с прочтением приходит убеждение — не в документах главное. Почему? Они всегда будут неполными, а в истории Вятки особенно — она часто горела, горели монастыри, горел, и не однажды, Трифонов Успенский монастырь — главное хранилище архивов огромного края. Да и сохраненные документы далеко не все обнародованы.