Вряд ли смогу написать о девчатах, хотя автоматически записал нужные данные. Но помнятся не они, а другое. Например, как при мне принесли почту. Тамаре солдатское письмо. Она запрыгала, ее заставили плясать, и она отбила дробь, а когда прочла, разревелась. «За границу, что ли, его? Чё ревешь-то?» — спросили ее.
На крыльце независимо курили строители, со стороны, как мне объяснили. «Почуяли, что наши в армию уходят, — говорили девочки. — Ну наши их на прощанье отчистят».
— О, о! — заигрывал самый высокий, усатый. — Улыбаются, как майские розы. Ох, увезем, ох, увезем!
Меня строители как соперника в расчет не брали, что, может, и печально, но факт, если есть в тебе, женушка, ревность, забрось ее. Да, товарищи, дожил и я до тех времен, когда если посмотрит на меня девушка, то я думаю, что у меня или лицо в саже, или одежда не везде застегнута.
Обедали на скорую руку в колхозной столовой. Начальство оставляло, да их можно понять, и я еще недавно любил эти сидения с серьезными мужиками, выстраданные разговоры о положении дел страны и хозяйства, сейчас нет сил. Дороги, снос деревень, снабжение, строительство шабашниками (строят плохо, рвут много), снова дороги, пьянство, хулиганство… Решив эти проблемы, переходили ругать начальство, потом жалеть его, потом наступала очередь политики. Но нет уже моих сил, надо же чем-то благодарить за встречу, а чем? Разговором? Вот на него-то и нет сил. Я столько словоблудил в жизни, куда еще.
В машине говорили о том, почему это колхознику нельзя купить лошадь. Лошадь, в ней спасение. Посмотрели на меня. Ну, напишу, ну и что? Что изменится? Или жить прежней надеждой, что капли камень точат? Да, надо жить, а силы? Я очень люблю совершенно зря забытую теорию малых дел. Дорога (любая) не только начинается с малого шага, она и состоит из малых шагов. А о лошади черкну сюда, нигде блокнот не найду. Ты письмо это не выбрасывай, я вернусь, может, и до лошади доберемся.
Лошадь не просто тягловая сила, она живая, она ест меньше коровы, она по плохой дороге пройдет где угодно, она ее не изуродует, для одвориц она незаменима, лошадь вызовет к жизни умирающие мужицкие ремесла: делание саней, полозьев, дуг, воскреснут шорники, колесники, мужики тем самым отобьются от пьянства… Слава лошади! Если ты дочитала до этого места, позвони Лешке, попроси от меня собрать литературу о лошадях. Позвони, ладно?
Но ведь эти, в редакции, закапризят, им выкладки подавай, чтоб чье-то было авторитетное мнение, а это значит — бегай две декады за трусливым референтом министра, он будет тянуть, в редакции охладеют, начнется какая-либо кампания, меня привлекут, и прощай, отдаленное ржание коня, так и не спасшего среднестатистического среднепьяного мужика.
Перехожу к поцелуям. А еще кланяюсь любезной супружнице, в вере и благочестии хранящей тепло домашнего очага. И деточек любезных целую и чаю встречи, хоть и не скорой, но желанной. Салют! Ах, какой вечер! Кабы не сглазить. Рябины какие на закате и лиственницы какие. Стыдно, что я это вижу, а вы нет. Желаю вам то же увидеть, что и я, но не то же пережить. Сейчас материал мой в полосе, ясно, что кастрированный. Уж хоть бы давали под презренным псевдонимом. От них дождешься! Именно там и ославят, где свою ересь вставят. Впрочем, я и сам хорош. Пишу последнее время, как нынче строят — блоками, готовыми фразами, а ведь слышу прекрасный язык, то есть потерял способность быть естественным. Это все мы, газетчики, виноваты.
Письмо третье
Дозвонился и рад письменно подтвердить сказанное: если тебе в самом деле интересно читать мои письма, то я и дальше с радостью буду загружать почту. Правда, ты первое еще не получила. На почте, пока ждал, ввалилась артель энергичных смуглых хлопцев, и с ними дядька Черномор, который кричал в трубку:
— Дивушка! Кулхос Свертлова ната!.. Кулхос Свертлова? Гылавной бугахтер ната!.. Аликсевна! Ибрагим эта. Деньги сывинарник ната! — Потом этот Ибрагим долго слушал, сказал: — Досвидань! — а своим сказал: — Сапсим ничево не слышна.
Их много, приезжих, строится всего много. Тут есть и другая сторона, они молодые, женятся, или, как говорят, поджениваются.