Станислав РОМАНОВСКИЙ
ВЯТСКОЕ КРУЖЕВО
Повесть
Муза
Летом из-за возвратных холодов вода в Вятке была ледяная. В этой-то воде (кому-то надо открывать сезон!) первыми искупались трое ребят из деревни Кукушка. Десятилетние Сережа Рощин и Петр Паратиков поплыли к острову, где доцветала черемуха, да скоро вернулись. А брат Петра, шестилетний Константин, поплавал не дольше минуты — руками по дну.
Не успели дети опомниться после купания и развести костер, как у Сережи вздулась щека, у Петра заболели зубы, а Константин принялся чихать и не мог остановиться.
Ребята перепугались и с повинной прибежали домой.
Когда дедушка увидел Сережу с раздутой щекой, он крякнул и сказал:
— Я так и знал.
Напоил внука чаем с малиновым вареньем, послал на полати под свою шубу — выгонять простуду — и предупредил:
— Лежи и не показывайся. У меня нынче люди будут квартиру смотреть. Понравятся — пущу квартирантов.
— А кто они — люди-то? — спросил Сережа.
— Как бы это сказать? — развел руками дедушка. — Народ! Одним словом, женщины.
Лежа на полатях, Сережа стал ждать квартирантов и думать о том, какие они и какое разнообразие внесут теперь в его деревенскую жизнь.
А поселить их есть где. Дедушкин дом был большой и состоял из передней избы, задней избы, сеней между ними, и все это под одной крышей. В передней — парадной — избе, что выходила окнами на юг, на солнышко, когда-то жили Сережины родители, пока не уехали в отпуск. Сережа ждал их зиму и лето. Осенью дедушка открылся ему, что они погибли в авиационной катастрофе и никогда больше не приедут. Сережа до конца в это не поверил, поплакал и спросил:
— Дедушка, почему же ты мне сразу не сказал?
— Ты тогда маленький был… Я боялся, что ты не вынесешь этого известия. Сейчас ты вырос, окреп. Вон плечи-то какие! Вот я и решился сказать тебе сущую правду. До каких пор, думаю, тянуть?
И спросил дедушка виноватым голосом:
— Можно, я в переднюю избу квартирантов пущу?
— Погоди пока.
— Погожу.
Дедушка погодил и через год стал за дорогую плату сдавать квартирантам переднюю избу, которая до этого стояла в неприкосновенности, ожидая хозяев.
Квартиранты были люди разные, совсем не похожие на местных, и сейчас с любопытством и радостным смятением Сережа ждал, какие они будут на этот раз.
И трогал распухшую щеку: думает она опадать или нет? Такое событие, а тут лежи на полатях и ни гу-гу. Щека достигла наибольшей толщины, когда нагрянули посетительницы и наполнили заднюю — северную — избу нездешними голосами. Не на иностранном ли языке они объясняются?
— …Ягод у нас — земля в красном сарафане! — доносился снизу распорядительный голос дедушки. — Грибочки берем с выбором, какие нам понравятся.
Кому все это адресуется, Сережа не видел. Он лежал на полатях, под самым потолком, и, не дыша, слушал, как дедушка рядится — обговаривает условия квартирования:
— …Молоко наше. Только что из-под коровы. Картошка наша: молоденькая, с росой и землей. Мясо? Курочку можете зарезать, какая поглянется.
— У нас рука не поднимется, — раздался снизу акающий женский голос.
— А кушать — поднимется? — как послышалось вдруг Сереже, грубовато спросил дедушка.
Мальчик подполз к краю полатей, где с зимы горушкой были сложены валенки, пахнущие овечьей шерстью и дратвой, и заглянул вниз. От его нечаянного прикосновения валенки покачнулись и готовы были упасть на головы беседующих, но мальчик вовремя удержал горушку и, замирая от страха, опять посмотрел вниз.
Сперва он увидел девочку.
Крупная, несколько полноватая, она сидела за столом, покрытым скатертью по такому случаю, и маленькими светлыми глазами рассматривала сучки на потолке. Русые волосы ее, перехваченные обручем-диадемой, спускались на плечи — на короткие рукавчики бело-розового платья. Движением головы девочка то и дело отгоняла мух, сохраняя на лице взрослое выражение, приличествующее серьезности момента. Сережа сразу определил, что она вряд ли намного старше его, а скорее всего они одногодки. Вот было бы хорошо сидеть за одной партой с такой красивой девочкой!..
По другую сторону стола сидела молодая рыжая женщина и говорила дедушке:
— Если мы привезем пианино, вы не будете против?
Дедушка, что устроился бочком на порожке, как он бывало сиживал в колхозной конторе, отозвался:
— Привозите. Послушаем.
Была в его словах скрытая улыбка: зачем, мол, везти такую тяжесть в эдакую даль?
И еще он сказал совсем буднично: