— Они меня убьют, — слабым голосом прошептала вдруг Машка и всхлипнула, перевалилась на бок ближе к Вероне. Беззаботный восторг слетел с лица бритоголового.
— Да что ты за скотина такая! Если б не мы — ты бы сама раньше окочурилась…
Верона выхватила из сумки мешочек, который тут же был раскрыт, а его содержимое осыпалось полукругом у ног. Ведьма зашептала витиеватый оговор, пальцами рисуя в воздухе символы древней веры. Только теперь она могла следить взглядом за черными, но не сбивалась с молитв ни на секунду.
— Ты глянь…
Тени, касаясь ведьминого оберега, выгорали и обрывались, словно чернила, на которые пролили отбеливатель, и отползали обратно к ногам своих хозяев. Заволновалась ночь — и заспешила в проклятый двор, мигом заглушив свет. Казалось, даже живой монотонный шум из окон и соседних подворотен пропал, уступив место давящему на виски немому, неземному гулу. Бритоголовый ощерился:
— Лучше бы ты ушла, гражданочка. Мы бы тебя не тронули. Машенька — она наша. Она сама выбрала. А ты… Ты теперь тоже — сама…
Амбал, замерший у левого плеча Вероны, наконец выудил из глубокого кармана то, чем гремел все это время — порванную мотоциклетную цепь. Свистнула в воздухе тяжелая сталь — и, перелетев почти на метр через невидимую преграду, обрушилась на ведьму. Верона зашипела: теперь молитвы сочились сквозь зубы, а проклятые путы болезненно обняли запястье. Но вопреки инстинкту, ведьма не сопротивлялась — взялась за цепь пальцами, крепче охватив ее, и как только поднялся надежный барьер, запела другую песню. Она освещала молитвами предмет, чувствуя, как оцепеневшая от ужаса Машка таращится в спину. А по стали к демону тонкой струйкой бежала святая ведьмина кровь.
— Осторожно! — шикнул бритоголовый, вцепившись одной рукой в висок и ухо. Его ноздри гуляли от ярости и боли, но отступать черти не намеревались. Тьма бурлила злее, стекалась вокруг защищенного уголка, до щиколоток обнимала ноги своих слуг. Амбал, покуда ведьмина кровь не коснулась его пальцев, резко рванул цепь на себя. Но выдернутая из защитного кокона Верона едва ли оказалась уязвимой. Она чувствовала жжение всех языческих писем на ее теле, когда сама она вжалась во врага. Но это было лучше, чем оказаться разорванной раззадоренными демонами.
— Наглые твари. Средь бела дня людей морите? — сплюнула ведьма, когда амбал, взревев дурным голосом, бросил ее на асфальт и отступил. На руках и лице черного дымились язвы, и его человечий облик вмиг показался дешевым хрупким гримом, налепленным поверх уродливого нутра. Позади, Верона слышала, дернулся и бритоголовый; что-то щелкнуло с его стороны — может, нож. Но черный запнулся, так и не добравшись до ведьмы. Стих и прикрывший лицо амбал. Лишь его тяжелое, хриплое дыхание, да надсадные всхлипы Машки слегка прикрывали повисшую над двором тишину, от которой закладывало уши. Полнокровная темнота, темнее любой ночи в трущобах, смеялась в ответ Вероне:
— Не такой уж он и белый. Если точно, сейчас семь тридцать три, — да и темнеет нынче рано, не то что летом. А на севере уже совсем хорошо. Солнце почти не поднимается… Ну, разве вот такое — живое да боевое — на ногах забредет!
Вероне почудилось, что за кривым мрачным облаком прячется нечто огромное. Темное, какого она никогда не встречала в жизни. Мощное, какого не могла себе и вообразить. Кости ломило от ощущения силы, и ведьма поспешила забиться за обережную вязь. Молитвы полились с губ, пока палец чертил еще один круг. Верона, как завороженная, смотрела только на свои белые руки на фоне черной холодной земли. Но слово за словом — говорить становилось все труднее. Язык и губы, казалось, немели, татуировки жгли кожу, а рассыпанная смесь под напором темной силы с шипением и треском начала тлеть.
— Э… Мы почти разобрались тут, начальник, — заискивающе оправдался бритоголовый, вытянувшись по струнке. Он сделал шаг, еще шаг — и, споткнувшись о край ослабшего ведьминого барьера, все же осмелился схватить Машку. Сырой асфальт в замершем и исказившемся по велению демонов мире стал похожим на нефтяное болото, и на его глянцевитой поверхности Верона заметила приближение третьей фигуры.
— Наркоманка сбежала, когда ее отпустило, — прорычал амбал. — Мы ее нашли. А с ней была эта…
— И вы, конечно, не могли поднять какой-нибудь камень и кинуть ей в голову? — с издевкой перебил главный черный. — Сразу? Ведь болтовня, по-вашему, куда более эффективна! Бездна… Подними ее с земли, в конце концов.
Тяжелая поступь за спиной ознаменовала приближение врага. Через секунду промедления Верона ощутила, как руки амбала вцепились ей в ворот пальто и волосы, как потянули наверх. Ведьма зашипела, схватившись за чужое запястье, о чем его хозяин тут же пожалел: еще один крик прямо над ухом едва не оглушил Верону. Но черный не выпускал ее, даже несмотря на боль. Что-то — а именно власть разыгравшейся тьмы — заставляло амбала терпеть.
— Сволочи, — фыркнула ведьма, зло окатив взглядом нечистых. Но потом она наткнулась на новую пару ног. Перед Вероной стоял коренастый мужчина средних лет, ухоженный, с аккуратно стриженной бородой — и весьма дорого одетый только в черное. Тонкие губы кривила почти сочувствующая ухмылка, а глаза… Даже в колдовском полумраке Верона различала цвета, но глаза на лице демона выглядели так, будто на них не хватило всей краски мира, — они были светло-серые, почти белые, прозрачные, как слеза, и бездушные. Внутри словно кто-то задул пламя последней свечи. Верона ощутила, что тьма гораздо глубже, чем она ее когда-либо знала. В ушах шумело не то море, не то дьявольское варево из грешников: шепотом кричали миллионы голосов. И Машка, казалось, безмолвно вопила где-то сбоку.
— Дьявол, — вывалились из рта ведьмы вымороженные страхом слова. Она попала в плен бесцветного, слепого от ярости взгляда и не могла избавиться от оцепенения.
— Лестно, — сощурился демон, склонив голову набок. — Ты уж прости, милая, они не мастера вести разговоры — особенно с такими, как ты. Но, может, будут так любезны, что наконец доделают работу?.. Думаю, всем собравшимся пора усвоить свои уроки.
Бритоголовый, нервно моргнув в сторону обернувшегося к нему хозяина, толкнул Машку прямо в бережные объятия. Верона видела, как женщина ожила, словно протрезвела, прозрела окончательно перед лицом своего судьи. Белоглазый с плотоядной нежностью провел ладонью по грязным и спутанным волосам наркоманки.
— Дальше-то ничего не будет, Машка. И ты это знаешь. Выбирай — или в этой подворотне кончишься, или мучиться — до какой-нибудь следующей…
— Не хочу мучиться, — всхлипнула Машка, таращась на Дьявола. — Не хочу так больше. Правда, не могу уже. Не могу! Забери, забери все, что хочешь…
— Прямо-таки все-все? Значит, согласна ты на наше предложение?
— Да! Забери!
— Ну вот и славно. Вот и порешили.
Два белых пальца прижались к разбитым губам, и Верона с ужасом увидела, как затухает сознание на измученном женском лице. Тьма зашумела еще громче, колыхнулась за плечами у Дьявола, и сам он на ее фоне вмиг словно стал красочнее, свежее, реальнее; а Машка — наоборот поблекла, посерела. Сломанной куклой она сделала шаг назад, и тут же черная бездна насмешливо булькнула хором с отвратительным мясным хрустом. У бритоголового был нож. Был — да оказался у Машки под ребрами. Та даже не всхлипнула — просто повалилась, как мешок с песком, на липкий асфальт. Ведьму словно щелкнули по носу: шок спал, остались только страх и адреналин.
— Нет… Почему… Почему я не слышу ее больше? — Верона обернулась на тело, а потом на самого словоохотливого из черных. Ее лицо исказилось от горя. — Вы… вы забрали душу?
Ведьма дернулась, пытаясь освободиться от мерзкой хватки. Она даже не чувствовала, как тянут чужие руки волосы. Она знала, что ни одна вязь не поможет против самого терпкого угля в этой компании. Чувствовала силу и только зло терла запястье да смотрела на врага, ожидая его решения.
— Какая наблюдательная, сообразительная ведунья. Да еще и очень любопытная! — Дьявол приподнял брови. — Это моя работа. Наша, вообще-то… Но эти двое сегодня плохо постарались. Ну, я уж дам им шанс реабилитироваться. Как думаешь, смогут они изувечить тебя так, что ты начнешь молить о смерти? Эти улицы любят страдания и какие-нибудь изнасилования, знаешь… А невинные сердца всегда особенно приятно терзать! Ну, или почти невинные.