Шах вдруг вытянулся на месте, встревожился, смутился, а потом поспешил загладить осадок тоски в глазах глупой улыбкой. Верона вжала голову в плечи. А под почти яростным взглядом Оксаны хотелось и вовсе раствориться, но рот подруги, словно игнорируя встревоженную позу и злые глаза, неизменно кололся ухмылкой.
— Даже так? Что это ты, друг мой хороший, влюбился в нашу ведьму?
— Нет, — протестовала Верона. — Он так шутит. Какие глупые у тебя шутки, Шах!
— Я не знаю. А разве не мог влюбиться? — перебил джинн, уставившись в глаза Оксане. Он вновь сглотнул нервный ком, — Шахрур выглядел человеком, который боится собственных мыслей, но, будучи загнанным в угол, пробует их на остроту.
— Мог, конечно… Но разве это случилось? — допытывалась Оксана.
— Прекратите говорить так, словно меня здесь нет! — взвыла Верона.
Шах нахмурился и поджал губы. Он повернулся к Вероне, как-то странно повел ладонью, вздохнул тяжелее.
— Я не знаю, потому что никогда не испытывал таких чувств. Но ты мне правда нравишься, Верона. Слишком сильно. Я думаю о тебе постоянно… И мне стыдно, что это легче выражать похотью или издевкой. Стыдно за эти сны и страшно обидно из-за того, что ты меня сторонишься. Но когда после той ночи… Когда ты плакала у меня на плече, мне было спокойно оттого, что я рядом…
Слова из сна мантрой слетали с губ Шахрура, вплетаясь в поток эмоций, что наконец нашли свободу. Без своей дерзкой маски и едкой злобы джинн казался еще более беззащитным, запутавшимся, сломленным. Верона не могла оторвать взгляда от его лица, заставляя замирающее сердце вновь и вновь начинать свой ход. И даже фыркнувшая сбоку Оксана не вызвала в ней чувства вины и сожаления за то, что чужое откровение могло причинить боль. Ведьма прижала руки к груди, когда подруга вдруг поднялась с места.
— Думаю, стоит вас оставить, — процедила она. — Не знаю, зачем приглашать человека, когда вы сами ищите уединения. Извращенцы какие-то.
Оксана встала, и в этот момент свет в кухне моргнул. Шахрур вздрогнул, настороженно и резко подорвался следом, но шагу так и не сделал. Не дал он пойти в прихожую за подругой и Вероне, отчего-то крепко схватил ее за руки на пороге кухни и все напряженно вглядывался в полутьму, где Оксана торопливо и зло одевалась. Ведьма дернулась пару раз, а там и затихла.
— Я сам ее провожу, — проговорил джинн спустя минуту, когда донеслось нервное бормотание замка.
Шах сдержанно извинялся, оправдывался сложностями, навалившимися на них с Вероной в последние дни. Оксана отмахнулась от потока слов, бросила что-то колкое в сторону хозяйки вечера и упорхнула за дверь. А вместе с ней рассеялась и гнетущая атмосфера, которую ведьма ощущала спиной.
— Я думаю, тебе все же стоит перестать с ней видеться, — отрешенно произнес джинн, вернувшись на кухню. Одна недолгая встреча сделала его уставшим, и в глаза Вероне он уже не смотрел так твердо и нагло, как раньше. Напротив, в лице Шахрура виделось что-то, что напоминало ушедшего хозяина тела — Исмаила. Загнанность. Скорбь.
— Почему? — Верона собралась, накопила в себе все отложенные вопросы. Сейчас перед ней Шахрур был более нагим, чем когда-либо. — Она опасна?
— Она во власти тьмы. У нее сильные покровители… Я пытался тебе сказать, еще когда ты поранила палец. Когда мы были втроем… Она желает тебе зла, Верона.
— Какой тьмы? Зачем Оксана тьме? — Верона непонимающе мотнула головой. Она не могла проверить по себе: уже не чувствовала жжения на запястье, потому что рядом с Шахруром защитные вязи всегда рвали плоть, кричали об опасности.
— Я не знаю, — джинн нахмурился и мотнул головой. — Говорю то, что вижу. Она вся насквозь грязная. В ней ненависть и пороки… Жадность. Похоть. Ты разве не чувствуешь? Ты ведь должна видеть, как она изменилась — даже по-человечески. Ты знала ее все эти годы… Я застал лишь один раз ее с ребенком на руках — и в ней не осталось ни капли той, прошлой, простоты и наивности. В ней нет любви и смирения. И она вовсе не жертва Шайтана.
Верона согласно покачала головой, тревожно стиснув в руках платье. Действительно, Оксана словно не была собой. Но и ведьма, если подумать, возможно, никогда не знала ее настолько глубоко, чтобы судить о личности.
— Я до сих пор не могу поверить, что видела настоящего Дьявола, а тут еще с Оксаной какая-то беда… Это же ей помочь надо.
Верона на несколько минут ушла в себя, переваривая полученную информацию. Джинн врать не мог под действием отвара правды. Точно говорил, что видел, — а подруга… Разве она не сказала бы ровно то, что думала? Верона видела обиду и уязвленность обычной женщины, когда внимание интересующего ее мужчины перенеслось к сопернице.
— Кстати, — ведьма обратила взгляд на джинна. — Шахрур, ты нарочно проник в мою комнату?
— Что? — тот удивленно посмотрел на Верону и вскинул руки. — Я ведь уже сказал тебе — нет! Не могу я к тебе зайти, Верона… Ни ногой, ни духом. Ничего я не делал нарочно и не сделал бы, даже если бы хотел… Почему ты спрашиваешь опять?
— А хотел? — Верона удивилась. Не тому, что говорил джинн, а резко обжегшему ее интересу. Рядом с ним меркли и напряжение от бесконечных загадок, ворвавшихся в жизнь ведьмы, и страх перед отродьем тьмы.
— Хотел.
— Зачем?
Шахрур глядел исподлобья. В его глазах осело мрачное понимание — может, он наконец догадался, что не способен даже уйти от ответа; губы джинна шевельнулись раз бесшумно, он напряг лоб, но все же заговорил:
— Сперва — потому что меня раздражала защита. Я хотел избавиться от тебя. Хотел власти. Хоть немного. Узнать, что у тебя там. Потом — просто потому что ты сбегала от меня туда в моменты, когда я пытался с тобой поладить. Понравиться тебе. Мне было… одиноко, как в той чертовой бутылке, когда ты уходила — единственный человек, с которым я могу общаться свободно. И я не выломал эту чертову дверь от досады лишь потому, что не смог с самого начала, когда хотел тебя убить.
Верона невесело усмехнулась, а после едва зардевшийся огонек эмоции был затушен бездонным морем вины.
— Извини меня. Я не умею общаться с людьми… Умею помогать, но не общаться. После того, как умерла бабушка, кого-то близкого у меня и не было. Я тебя боялась, когда ты был добр ко мне даже больше, чем…
— А еще я просто хотел тебя, — резко перебил Шахрур, словно пропустив мимо ушей покаяние. Черные глаза джинна воинственно, отчаянно блестели. Но это было не признание. Лишь правда, несущая за собой море немых вопросов. — Хочу. И я никуда не могу деться от этого желания. Оно затихает, когда я здесь, в стенах твоего дома, и мучает меня, когда я ухожу. Особенно с тех пор, как я случайно подсмотрел… Я думал, это просто голод живого тела, и поначалу приставал к тебе просто потому, что ты была ближе. Но потом все началось… Я не мог избавиться от мыслей и снов о тебе ни днем, ни ночью. И мы оба знаем, что ты тоже.
— Какой ты наглец, — зашипела ведьма почти пристыженно. — Но ты же уходил на гулянки. Разве они не утолили твоего голода?
— Ничего не было, — усмехнулся Шахрур. — Ты ведь спрашивала уже тоже, помнишь? Я попытался один раз — и ничего не вышло. Меня тянет к тебе, как пьяницу к бутылке, а все остальное — блекло и противно… Это словно одержимость.
Верона закусила губы и заломила пальцы. Нет, все действительно было похоже на правду: джинн отвечал без промедления, глаз не отводил и, казалось, даже не дышал. Ведьма вспомнила, что и сама к слепому альтруизму была загнана плетями похоти. Шахрур не выходил из мыслей, но быть уязвимой Верона не могла себе позволить.
— Тебе интересно только мое тело? — наконец спросила ведьма, когда пауза слишком затянулась.
— Нет, — так же твердо произнес джинн и отвернулся к окну, тревожно выглянув в глухую синеву позднего вечера. — Но чувств своих я не могу разобрать. На этот вопрос я уже давал ответ — и он не понравился твоей Оксане…
Вот он, ожидаемый укол совести. Шахрур перед ней раскрывал душу, находился в смятении, которое делало его беззащитным. А Верона упивалась только своей силой, своей хитростью, словно самый злой на свете человек, способный отнять конфету у младенца.