– Должны рождаться и новые солдаты, и новые мастера, такие как… – Похоже, Леонтович или забыл, или вовсе не знал имя хозяина дома.
Ксения встрепенулась. Она схватила Тимофея за руку, просительно глянула на Клаву, и та поспешила к давно умолкшему патефону. Грянул быстрый фокстрот. Заскучавшие было гости снова убрались в прихожую. Ксения потянула Тимофея за собой.
– А и правда, пойдем! – буркнул тот. – Ты как относишься к апельсинам?
– Очень люблю!
И он сунул в брючные карманы пару оранжевых плодов.
В прихожей было тесно. Танцующие сталкивались боками, терлись спина о спину. Никому не хотелось возвращаться в комнату, где кружились Вера Кириленко с Клепчуком и ещё одна, самая отважная из пар.
– Не здесь! – решительно заявил Тимофей. – Айда на улицу!
Ксения повиновалась. Они слетели вниз по вонючей лестнице. Прежде чем выскочить наружу, Тимофей с громким треском прикрыл дверь квартиры Резаевых.
– Ой! – пискнула Зухра.
– Так тебе и надо! – засмеялась Ксения.
Они выбежали в заросший тополями двор. Над их головами, сквозь редкие пока кроны, светила огоньками труба кирпичного завода.
– Куда пойдем? – спросила Ксения.
– К тебе.
– Может быть, здесь потанцуем? Слышишь музыку?
Из открытого окна Наметовых слышались звуки фокстрота.
– Ах, Катя-Катенька!.. – принялся подпевать Тимофей.
Белая кипень яблонь бушевала над дощатыми оградами. Воздух был напоен ароматами растений. Трещал соловей. Звуки фокстрота ещё долго преследовали их, а Тимофей бежал прочь. Так спасается от проливного дождя бестолковый, позабывший о зонтике пешеход.
Как унять боль? Где спрятаться? Нагорный поселок невелик. Стань среди улицы, вертись волчком, всё, что увидишь – пыльные кроны тополей и фабричные трубы над ними. Двух– и трехэтажные дома можно по пальцам пересчитать. Остальное – домишки-пятистенки с двухскатными крышами. Эти утопают в майском цветении, а он, Тимофей, захлебывается собственной ревностью. Девчонка тянет его в калитку. Наверное, здесь она живет: половина дома в три окна, остекленная веранда, посыпанный щебнем двор. На дворе, под навесом – штабель дров, куча угля. Угольная пыль повсюду. В центре двора – качели на покосившихся столбах. В углу двора – летняя кухня. Девчонка тянет его к обитой дерматином двери.
– Погоди! – смеется он. – А апельсины?
– Дома съедим, – недоумевает она.
– Они не для еды! Хочешь я выжму из них сок?
– Хочу!
– А не побоишься?
– Я? – Она снова недоумевает. Забавно.
Тимофей оглядывает двор.
– Встань-ка спиной к дровнику, – распоряжается он, и девчонка послушно становится спиной к угольной куче. Тимофей кладет ей на макушку апельсин, расстегивает кобуру, снимает ТТ с предохранителя.
– Ой! – смеется девчонка, а в глазах страха нет.
Молодец! Тимофей отступает, прижимается спиной к низкой юбке веранды. Большой двор! Шагов в двадцать в ширину. Тимофей прицеливается. В рассветных сумерках оранжевый плод чужой страны ярок, подобен упавшей с неба звезде. Хлопок выстрела спугивает пугливых котов на крыше летней кухни и те с истошным мяуканьем разбегаются в стороны. На волосах и лбу девчонки – сок апельсина с волоконцами мякоти. Она смеется, вытирает пальцами сок, облизывает ладони, шепчет:
– Ещё!
Тимофей водружает второй апельсин ей на макушку. Ему уже становится скучно. Он целится, мажет. Пуля зарывается в уголь, вздымая в воздух облачко черной пыли.
– Ещё! Ну же! – настаивает девчонка.
– Больше нельзя. Патронов нет, – Тимофей застегивает кобуру.
Сени пахнут семейным уютом. В углу, под вешалкой – груда обуви. Сапоги, туфли ботинки. Девчонка разувается, кидает свои туфлишки в кучу. Тимофей стягивает сапоги.
– Все уже спят, но мы будем пить чай. Ведь у Наметовых не напились, – шепчет она.
Не напились? Тимофей смеется. Уж он-то напился вдосталь. Налился горечью да болью с девчачьим сидром пополам.
Почти всё пространство кухоньки занимает большая беленая печь. На ней, за ситцевой занавеской, кто-то громко сопит.
– Кто там? – спрашивает Тимофей.
– Это один несчастный человек, – отвечает девчонка. – Мама приютила его. В теплое время года он живет в летней кухне. Но сейчас ещё бывает холодно ночами и он спит на печи.
– Да кто ж таков?
– Инвалид Гражданской войны. Старик.
Девчушка оглядывает кухоньку. Ищет подходящую посуду, находит лишь стаканы да чашку с отбитой ручкой. Сейчас ради него выставит лучший сервиз. Добрая. Экие забавные у неё кудряшки, а личико серьезное. Глаза блестят. Пожалуй, хороши эти глаза, но не такие глубокие, как у Веры. Эх, потонул он в омуте! Неужто навек пропал? Ах, Вера, хоть бы раз за весь вечер посмотрела ласково. Хоть бы заговорила! О чем угодно! Так нет же! Муж явился! Герой! А он, Тимофей, разве не герой? Из-за занавески вылезло косое суконное рыло. Мужик ли баба – не разберешь.