Всегда искренне восхищаюсь, читая или слушая подобные горячие признания. Восхищаюсь — и точно так же думаю и говорю о своем родном, белорусском языке. Потому что точно так же без белорусского языка нельзя представить ни нашу национальную культуру, ни белорусский народ, ни саму Белоруссию. Это же столь убежденно скажет о своем родном языке национально сознательный представитель каждого живущего в этом подлунном мире народа — даже самого малочисленного. И в этом все дело. Не усвоив и не признав этого, мы никогда не наладим нормальных взаимоотношений в нашей многонациональной стране.
Как вы объясняете тот «феномен», что доминирующим языком в Белоруссии стал русский язык? Какие факторы повлияли на этот «феномен»? Почти поголовное уничтожение национальной интеллигенции в 30-х годах? Близость белорусского языка к русскому, т.е. отсутствие языкового барьера, который, скажем, есть между русским и литовским языками? Или что-то еще?
Да, жители Белоруссии в основной массе своей пользуются русским языком. Но — уточним сначала: каким русским? В большинстве случаев в устах белорусов это не русский язык, а лишь искаженное подобие его. Конечно же, это уже и не белорусский язык. Это тот показатель языковой и общей культуры, к которому мы пришли. Культуры, которой достаточно 600-900 слов, — естественно, наиболее употребительных, обиходных.
Почему сложилась такая языковая ситуация? Причин много. Одна из них — массовое уничтожение белорусской интеллигенции, — подчеркнем: ее самых лучших сил, это не могло не сказаться на судьбе языка народа, потому что, во-первых, резко снизило общий уровень культуры и национального самосознания, а во-вторых, надолго вселило в массы белорусов страх быть обвиненными в национализме. Однако и после 1937-го белорусский язык в республике держался еще довольно долго. Несколько министерств работало на белорусском языке до середины 50-х годов. Нельзя считать, как это кое-кто делает, весомой причиной отсутствие барьера между белорусским и русским языками. Я с этим согласиться не могу. Что значит — низкий барьер или высокий? Есть самобытный язык самостоятельного славянского народа, имеющего свою тысячелетнюю историю. Этим сказано все. Но если все же кто-то склонен якобы отсутствием барьеров объяснять, точнее — оправдывать то, чему оправдания нет, то я скажу: барьер достаточно высок. Проиллюстрирую, кажется, интересным примером. На торжественном вечере в Минске в присутствии Н. С. Хрущева секретарь ЦК КПБ делал доклад на белорусском языке. Едва окончил — высокий гость буквально закричал на него: «Вы почему не на русском читали свой доклад! Я ни черта не понял!» Как видите, слушал доклад на белорусском языке и «ни черта не понял». Так что барьер, повторяю, достаточный.
Главная же причина, почему в Белоруссии родной язык до такой степени вытеснен русским, — это бюрократическая централизация политической и экономической власти в стране, в результате чего так называемый суверенитет республики долгие десятилетия являлся по существу фикцией. Получили установку из центра — взять курс на слияние языков, — вот и взяли такой курс, и не посмели ослушаться, и начали массово — тысячами! — белорусские школы превращать в русские, так же ПТУ и техникумы, так же дома культуры, клубы, библиотеки, так же все визуальное оформление городов и деревень, так же многие журналы и газеты — даже районные, в сельской глубинке... Вот она-то, главная причина «феномена». Местные руководители всех рангов старались угодить центру — такова уж подлинная суть бюрократического аппарата. А был бы суверенитет на деле, а не на словах, решали бы вожди все вопросы народной жизни, советуясь со своим народом, — никакою бы такого «феномена» не произошло. Потому что в народе, вопреки такой длительной и такой жесткой ассимиляторской политике, и до сего дня чувство любви к своему родному языку окончательно не утеряно.
Беда наша, да и великая, что руководство республики в течение целых десятилетий создавалось у нас по образу и подобию шефов, а те, «ни черта не понимая», гласно и негласно требовали полной унификации всей духовной жизни в стране, единого же для всех языка — в особенности. Так стоит ли удивляться, что нигилистическое отношение к родному языку было у самих белорусов? В условиях, когда грубо рушится естественная культурная среда, когда белорусский язык вытесняется изо всех сфер общественной жизни, когда партийные и советские руководители, люди видные, образованные, нигде не свидетельствуют своего уважительного к этому языку отношения, когда изо всех рупоров и со всех трибун то и дело напоминается об опасности национализма, под который недвусмысленно подверстывают неравнодушие к судьбе своей национальной культуры, — разве в таких условиях трудно воспитать у простых людей языковой нигилизм? Вспоминаю, как в 1968 году студенты белорусского отделения БГУ потребовали, чтобы некоторые дисциплины читали им на белорусском языке. Всего лишь, и не более. Но сколько тогда было наделано на всю республику шума! Как негодовал ученый совет филфака! Как подпрыгивали на стульях некоторые сверхбдительные тети, вопя: «Это же национализм! Это — национализм, товарищи!»