— Ты ничего такая, мурка, — в низком голосе Горыныча дребезжит хрипотца.
— Я, конечно, люблю животных, — почти касаюсь носом волчьей груди, — но не до такой степени, — цежу зло.
— Дикая мурка, — дыхание хищника, обжигает мою макушку. — Мне нравится.
Видимо, чтобы не нравиться Горынычу, надо быть домашней кисой. Жаль, что я не она.
— Пусти ты! — пытаюсь оттолкнуть настырного наглого оборотня, но силы неравны.
Его руки у меня на бёдрах — мнут джинсовую юбку, бесстыже лапают бёдра. У меня между ног становится горячо и влажно, а пульсация внизу живота набирает обороты. Опасно до беспредела!
— Моей будешь, мурка, — хрипит мне на ухо разгорячённый волк.
Щаз!
Наглое заявление оборотня мигом приводит меня в чувства. Разжимаю кулак и прикладываю пулю к груди Горыныча.
— Твою мать! — зверь почти воет от боли.
Теперь я свободна от тисков и спешу отойти подальше от перевозбуждённого маньяка.
— Козёл… — шиплю и, быстро подняв пулю с земли, прячу её в карман джинсовой юбки.
— Мурка, ты озверела?! — Горыныч трёт обожжённый грудак и таращит на меня жёлто-зелёные глаза.
— И не «муркай» мне. Понял?! — гордо вздёргиваю подбородок, хоть меня и трясёт.
— Бешеная, — теперь хищник выглядит обиженным. — Я плохого не хотел…
Ага, я сразу это поняла!
Бегу мимо обезвреженного маньяка в вагончик. Хватаю дежурный чемодан и топаю на выход. Но у порога останавливаюсь. Взгляд назад — на окровавленного волка. Дышит мерно, сопит. Мне его жаль. Намучился зверюга. Хотя кто знает, может, в человеческой ипостаси Лихой такой же, как его «братишка», и не стоит ему сочувствовать. Моя любовь к животным на оборотней не распространяется. Но всё равно жалко пушистого…
— Поправляйся, — шепчу спящему волку и выхожу на улицу.
Горыныч сидит на деревянной чурке у той самой стены сарая, к которой недавно меня прижимал. Он курит и с прищуром смотрит на меня. Так и хочется спросить — добавить тебе, паразит? Но я не спрашиваю, быстрым шагом иду к калитке. Надо валить.
Горыныч не препятствует моему уходу по-английски, и как только я оказываюсь за пределами дачного участка, с души падает нехилый такой булыжник. По дороге, поднимая пыль, мчится чёрный «Мерин» Иваныча.
— Поехали отсюда, — командую другу, оказавшись в машине.
— Что за кипиш? — Иваныч не спешит уезжать. — Случилось чего?
— Ничего. Волка я починила. Если ещё раз пулю не выхватит, то жить будет долго и счастливо, — тараторю. — Поехали в город.
— Надо к пацанам заглянуть. Перетереть, — Миша глушит мотор.
— Ясно. Тогда я пешком пройдусь, — дёргаю рычаг на двери.
— Стоять! — друг ловит меня за локоть. — Тома, какого хрена?
— Вот и я хочу у тебя спросить, Миша, — смотрю на него со всей накопившейся злостью, — какого хрена, а?! Привёз меня не пойми куда — к оборотням, а сам свалил!
— Испугалась?
— Нет, — фыркаю. — Короче, или ты везёшь меня домой, или я иду пешком.
Ультиматум действует. Иваныч ворчит, но заводит «Мерина».
Глава 2
До самого моего дома Миша молчит. Он даже музыку в машине не включил. И я молчу. Жду, когда извинится.
— Том, ну чо ты? — Миша паркуется у подъезда.
— Я?!
— Мне надо было срочно съездить, — оправдывается. — Всего на полчаса.
— А мне, знаешь, хватило, — кривлюсь, вспомнив Горыныча.
— Не прессуй меня, Тамара, — тяжело вздыхает Иваныч, — без этого проблем выше крыши.
— Угу, по тебе видно. Рассказывай, зачем с оборотнями связался?
Друг опускает стекло, достаёт сигарету из пачки и чиркает спичкой. Запах серы, сигаретного дыма и тяжёлых мыслей…
— Хочу потихоньку от дел бандитских отойти, — признаётся Миша.
— Ты?! Серьёзно? — удивлению моему нет предела.
Иваныч человек неплохой, но плотно сидит на игле опасности и адреналина. Не представляю его белым и пушистым.
— Ты же мне всю плешь проела, что жить надо честно, — курит, смотрит куда-то вдаль.
— Я на звание твоей совести не претендую, — отвечаю тихо.
— По любому, — хмыкает друг. — Но чем дольше в этом дерьме варюсь, тем больше убеждаюсь, что ты права. Не готов я сдохнуть ради очередной пачки бабла.
— И что делать будешь?
— Перевожу бизнес на легальные рельсы. Из-за этого доходы падают, а братва недовольна. И вообще, соскочить не так просто. Неделю назад меня чуть в моём же подъезде не шлёпнули.
— Кто? — у меня глаза по пятьдесят копеек.
— Есть один хрен оборзевший, — Иваныч делает глубокую затяжку, выдыхает дым в открытое окно. — Или он меня, или я его.
— Для этого тебе волки, да?