"Никак нет. Как уничтожал большевиков, так и уничтожаю. Вред один от вас и всем, и вам самим."
"Ничего... ещё..."
"Ничего уже! Монархия! Хлеще, чем при последнем Рюриковиче!"
"Ничего, народ ещё..."
"Народ?! Заварили кашу, теперь расхлёбывайте, жевать-то нечем. Товарищам, которые не товарищи, другие "товарищи" все зубы повыбивали. Зачем нужно было всё рушить?"
"Неравенство порождает ненависть."
"Ненависть была и будет всегда. Неравенство её лишь усиливает. А вот равенства быть не может Люди - не монетки отчеканенные."
"Не-е-т..."
Взгляд Кернера погас. Воронин вложил в его руку карандаш и подсунул картонку с чистым листом.
- Расписывайся. Теперь уж...
И рука действительно шевельнулась.
Пётр Николаевич поднял лист к глазам.
"Смерть вра..." скорее всего подразумевалось "...врагам революции".
Враги?! "Кто не с нами, тот против нас!" "Белые", "красные", "народ", "враги народа"...
Абстракции! Воронин постепенно пришёл к убеждению, что нельзя объединять людей такой абстракцией, как "народ". Люди могут жить в одной местности, иметь схожие черты, одинаково одеваться... даже кричать одинаковые лозунги и бодро, с воодушевлением, шагать в одном направлении. Но! Думать каждый будет своё... о своём, о том, что волнует именно его. Никак иначе! Что же отпечатки пальцев у всех различны, а мысли должны быть одинаковыми?
"Шиш те!" - Говорил в таких случаях старшина Митюхин, иллюстрируя аргумент пожелтевшими пальцами. - "О какой!"
Можно даже заставить всех говорить, что думают одинаково, но думать каждый будет о своём и по-своему.
Воронин вернулся на место. Пока он был по эту сторону стола и на стуле, а не напротив на табурете. В выбранных, так сказать, "обстоятельствах".
В конце второй пятилетки развития народного хозяйства время на обыски и сбор доказательной базы против заранее виновных не тратили. Не до того было. Просто забирали человека и всё. Но, тем не менее, дома Воронин ничего подозрительного не держал. Вот в нижнем ящике стола среди ещё нескольких книг, оставшихся от прежних хозяев кабинета, лежал сборник статей В.И. Ленина. Попробуй разберись, когда какой томик здесь оказался. Но в книгу с работами вождя оказались аккуратно вшиты "Окаянные дни" Бунина. Дневниковые записи растерянного интеллигента в восемнадцатом - девятнадцатом годах... Давно прошло всё, а вопросы остались... Жаль полемизировать с автором можно было только заочно, мысленно... через несколько границ.
Чем знание народа от осознания его бед отличается? Так можно и Семёна из "Ильи Пророка"* за весь народ принять, который дом-Россию сохранил, а дитём неразумным пожертвовал. Цвет и гордость нации? А разумно ли считать себя умней остальных ста пятидесяти миллионов? Да ещё так, что тех вроде как и нет вовсе... "Сливки", да по столицам. Чего ж при такой разумности разрушили всё и разбежались? Что там возле Чёрного моря собралось - "творог"?
Ничего не отвечал Иван Алексеевич Воронину. Да тот и сам себя вновь и вновь одёргивал: "Нет, модели плохая штука, за ними человека совсем не видно".
То, что в столовой называлось котлетой "по-киевски", котлетой назвать было нельзя. Кроме формы должно быть ещё и содержание. Да и аппетита не было. Получалось, что не "Дело Љ 249" Пётр Николаевич закрыл, а ещё одну ниточку, связывающую с прошлым, перерезал. Неприятная была "ниточка", а теперь и её нет.
Подсел молоденький следователь из уголовного отдела. Усталый, а взгляд сверкающий. Вот ему всё ясно. Пока.
- ЗдорОво! Третью ночь по малинам и притонам, а никакого толку. Представляешь, Саныч, взялся какой-то залётный совработников из евреев грабить. В одно лицо...
- Один? - Переспросил Воронин, которого в новой России знали под новым именем-отчеством и, соответственно, фамилией.
- Один, сволочь. Белобрысый и глаза зелёные. Не старый ещё, но и не пацан... Поймаю. Всё равно поймаю!
Воронин кивнул, поднимаясь из-за стола, вроде как отобедал.
Не в тёмных закоулках искать зеленоглазого следует. Нет там для него ничего интересного.
В советских ресторанах и вести себя, и кушать принято было "по-простому", барских привычек не выказывать. Воронин, остановившись в дверях, внимательно осмотрел весь зал. Найдя глазами знакомую фигуру, он одёрнул гимнастёрку, поправил портупею. Хотел было на всякий случай заранее расстегнуть кобуру, но передумал, просто похлопал по ней и направился к дальнему столику у окна.
- Разрешите?
- Да. Пожалуйста. - Человек с академической бородкой поднял глаза, моргнул несколько раз, как бы отгоняя видение, потянулся за салфеткой. - Вот вам и "...велика Россия".