Женщина, чуть окрепнув, ушла к мужу, который в свою очередь начал опять боевые действия, требуя вернуть свою жену. А узнав о гибели их наследника, обезумел, желая уничтожить виновных. Женщина, замутненная горем, помогала своему мужу, создала оружие против своего бывшего народа и, проведя серию экспериментов, помогла добиться того, что в смешанной паре стали рождаться каристы и только каристы.
Мы вымирали, уже был уничтожен род этой женщины, а она все не останавливалась, подгоняемая местью. Хотя ее я могу понять, но не принять ее решение, с тем ребёнком она потеряла шанс стать матерью и подарить любимому наследника. А он ему был нужен, вождь ведь, вот за измену мужа и его новых детей не от нее она и мстила норманнам. За крах своих надежд…
Наши ученые вместе с творцами сделали ответный ход и вот у нас рождаются только воины, сильные и смелые, так необходимые на передовой и совсем не рождаются девочки. Но кого это тогда волновало? Была одна цель - выжить.
Тебе не понятен наш уклад и какое-то слепое повиновение наших мужчин капризам женщин, у этого тоже есть свое объяснение, хоть и жуткое. Каристы вовсю захватывали наших женщин, которых и так оставалось немного, угоняли в рабство, сдерживали поглотителем, не давая уйти и насиловали. Увеличивая свое потомство, усиливая его нашей кровью и возможностями, новое поколение карист было бы сильнее норманн во много раз. И главное, обладали возможностями норманн, переходы, вот зачем охотились каристы и что бесило их, ведь у них никто такое не умел делать. Однажды наш отряд прорвался в тщательно охраняемый поселок, надеясь там захватить что-то важное, а встретили женщин норманнок, беременных или с детьми. Глава отряда приказал забирать женщин и уходить, но женщины отказались уходить без детей, не знаю, что произошло дальше и почему, да уже и не узнаю, но глава отряда приказал убить детей, а женщин забирать, мол, самим баб не хватает.
Вот только женщина, настоящая мать, остается ею всегда. Они бросались на своих спасителей, пытаясь отбить детей, закрывали их своими телами, стараясь спасти. И пусть это дети от насильников и врагов, вот только это их дети, их часть. В том поселке не выжил никто… Когда отряд замер в глухой тишине мертвого поселка, до мужчин дошло, что они сделали. Они передали информацию и свое посмертное пожелание, как нужно воспитывать мужчин и ушли на верную смерть, окупая свое злодеяние. Из них не выжил никто.
Наши предки отнеслись к этому серьезно, последнее посмертное желание и вечная память тем женщинам и невиновным детям, они все до сих пор искупают ту вину перед теми женщинами и детьми, потакая этим. Вечный позор, вечная память, вечная боль…
Я не знаю, когда и почему все исказилось, и дети стали не так важны, как женщины, но это произошло. Как и тогда, на первом месте женщины, а дети… Это какое-то уродство.
Тиса рассказывала, а у меня в горле стоял ком, как же страшно все это слушать и как страшно было это пережить.
Когда та женщина осознала все, что происходит, все смерти и боль и поняла, что до полного уничтожения народа норманн остались считанные дни, она предала мужа. Придя к последнему творцу, она предложила ему побег и сдержала слово, она смогла задержать армию и дала возможность увести в переход всех, кого смогли.
Моя мать была Хранительницей наших родов, тогда она не вошла вместе со мной в переход, нет, она осталась с отцом прикрывать наш уход, взяв с меня обещание запечатать выход, чтобы никто и никогда не смог нас выследить. Через пятнадцать минут после нашего прибытия я стала новой Хранительницей, пятнадцатилетняя девчонка и это означало только одно: в том далеком нашем старом доме мать умерла. Новая Хранительница вступает в силу после смерти предшественницы, – она замолчала, внимательно меня изучая, а я пыталась осознать, сколько же лет Тисе.
Я молча заварила еще отвар и разлила его по чашкам, все пытаясь осознать масштабы этой катастрофы.
– Ну и сказочки у вас, скажу я вам, вот не зря вы такие суровые… – она хмыкнула, криво улыбнувшись.
– Мы никогда не вернемся, нам нет места в нашем прошлом доме, а они все живут мыслью набрать мощь, вернуться и отомстить, вот только продолжить войну, снова из-за мести, это будет самой ужасной ошибкой. Но я их удержать уже не смогу, но сможешь ты, – я скептически глянула на старушку, намекая, где я и где эти огромные груды мышц, – ты станешь матерью нашего народа! – отваром я таки подавилась, долго кашляла, пытаясь прийти в себя, что же это за бред и чем надышалась старушка.
– Нет… – да, знаю надо было сказать больше, объяснить, вот только слов у меня не было, я вообще слабо представляю, что эта сумасшедшая от меня хочет.
– Хелена, ты не можешь отказаться, – старушка тяжело вздохнула, – ты говорила с предками, и они говорили с тобой, все предрешено, – это все тот мертвый балабол и мой язык, зачем я тогда рот открывала, хотелось стенать и биться головой об стол.
– Нет… Я не смогу и не хочу, и вообще я не норманнка, – попытка так себе…
– Норманнка. Тебя признали предки, ты одна из нас, вот только смотришь на все не замыленными глазами, не таешь от этого мужского поклонения и дети…
– Что дети? – хмуро буркнула я, начнет угрожать моими детьми, я ее тогда ее же палкой по голове огрею и скажу, что так и было, а лучше прикопаю и буду делать удивленный вид, еще и страдать буду громче всех и цветочки носить.
– Они тянутся к тебе, ты видишь в них не инструмент войны, ты видишь детей, ты привыкаешь к ним, а не стараешься держать на расстоянии, чтобы было легче отправлять на смерть, ты веришь в них, а они верят тебе. Я уйду, и дети станут просто инструментом, и мы погибнем, все смерти будут напрасно, потому что мы вымрем как народ. Я прошу тебя, тебе ничего не надо делать, просто помоги детям узнать себя, делай, что делала и все… – почему я не верю ей, хотя выглядит она очень искренне, еще и слезы катятся по морщинистым щекам.
– Ты постарела очень, – невпопад брякнула я.
– Время пришло, – пожала она плечами, – обещай, что не бросишь детей, остальное не важно, – чую, что не все так просто.
– Детей не брошу…
– Обещай! – повысила она голос.
– Обещаю! – в ответ психанула я, вот чего она пристала, я боюсь, не понимаю ничего, а она давит.
– Хорошо, – веско сказала она и пожав мою руку, откинулась на спинку стула, до этого она навалилась на стол, пытаясь оказаться ко мне лицом к лицу, схватив за руку, как утопающий, – в моем доме есть записи, как раньше, еще до начала войны учили детей, о праве выбора и самореализации, почитай их, а сейчас тебе пора покормить животных, – спокойно заявила эта бабка, ох уж и перепады настроения, – я чуть отдохну.
Я фыркнула, но, встав, действительно пошла кормить животных, и так с кормежкой задержалась за всеми этими разговорами, а животинки ведь ждут.
– Если услышишь сирену, беги скорее к школе, – в дверях догнал меня ее совет, а я опять рассердилась, как будто она что-то знает, но не говорит, только загадки и намеки, бесит! – И последнее, верь себе и своим чувствам, не позволяй давить на себя, а будет плохо и тяжело, просто попроси помощи, и ты ее получишь…
К животным я пришла злая, уже жалея, что что-то пообещала этой сумасшедшей, хотя, если быть с собой честной, она ведь мне помогла и не раз, а я только психую на нее.
– Что-то со мной не так, мои хорошие, я псих! – честно с порога объявила я своей живности и начала усиленно их тискать, гладить и чесать. От общения с ними становится легче дышать, они невероятные, – Ну и что там жмёшься, как не родной, иди уже сюда, – позвала я змея и когда он подполз почесала его чешуйную морду, – одни вы у меня хорошие, а хозяин ваш даже не появляется…
К чему были мои последние слова не знаю, просто все чаще вспоминаю Кьелла и осознаю жуткое, я скучаю, причем, все сильнее, вот и говорю не к месту. Так, Хелли, стоп, ты говоришь с животными, тут вообще все к месту, не считая самого разговора.