Только к вечеру на аэродроме появился Кокорев. Пропыленный, усталый, он добирался на попутных более ста километров.
— Что случилось? Где ты был? Где самолет? Дмитрий козырнул командиру полка майору Полунину и доложил:
— Товарищ командир! При преследовании фашистского разведчика у моего «мига» отказал пулемет. Пришлось пойти на таран. Срезал винтом хвостовое оперение вражеского самолета. Но и мой самолет потерял управление, я сел у села Табенз, на крестьянском поле.
А потом сокрушался: плохо таран провел — свой «миг» загубил!
— Зато сам жив, машину посадил! А фашиста нету! Пусть знают наших! — ободряли друзья.
Сворачивались палатки, укладывались чехлы от самолетов — полк готовился к перелету куда-то на северо-запад.
Несколько коротких минут выдалось у Дмитрия, и он, привалившись спиной к шелестящей березке, перечитывал последнее письмо Кати, но ответить на него удалось лишь с нового места службы:
«Дорогая Катюша! 21-го получил от тебя последнее письмо, и ответа дать не пришлось… Когда я слушаю последние известия по радио, у меня от злости дрожат все мускулы и слезы капают из глаз.
Но недолго извергам этим гулять по нашим полям. Нет и не будет вовек силы, которая могла бы победить Красную Армию.
Ты помнишь наш спор о твердости характера? Кто кому должен уступить? И помнишь мои слова: «Я никогда никому не уступлю»? Так и вышло.
А что именно — потом узнаешь… Дело произошло 22 июня на рассвете. Вот об этом и все».
Он понимал, что война — это война, что любой полет может закончиться гибелью и надо приготовить Катю к этой потере, к беде, и дать ей силы перенести ее, если нагрянет. И он дописал сбоку листа — места уже не хватило: «Крошить фашистов буду на мелкие части. Смерть им, нарушившим мир!
Катюша, родная! Как растет доченька? Очень жаль, что мне увидеть ее так и не удалось».
Каждый день нес смерть, рядом гибли товарищи. Ведь юным ребятам, недавно закончившим авиашколу, приходилось выходить на бой с обстрелянными в небе Европы фашистскими асами и каждый раз — в бой неравный: один против семи — десяти врагов. И тогда живым приходилось воевать за павших вчера.
Под Ленинградом, куда перевели их полк, завязались тяжелые бои. Шли и шли к городу самолеты со свастикой, неся свой смертоносный груз, и наши истребители любой ценой должны были остановить их, не пропустить к Ленинграду. Но наших отважных «ястребков» было во много раз меньше, и боезапас часто кончался в бою, когда недобитых врагов было еще много. И тогда летчики шли на таран.
8 июля 1941 года трем летчикам — Степану Здоровцеву, Михаилу Жукову и Петру Харитонову за таран было присвоено звание Героя Советского Союза, первым в Великой Отечественной войне. Петр Харитонов вскоре вторично таранил врага, но приземлился не в пределах видимости однополчан, и они посчитали, что он погиб. Ленинградское радио передало уже эту печальную весть, когда в студии объявился живой и невредимый Харитонов. Приглашенный к микрофону, он обратился к ленинградцам:
— Смысл жизни мы, летчики, видим в смертельной битве с фашизмом, в его истреблении… Когда советские летчики стали таранить фашистских стервятников, гитлеровский обер-брехун Геббельс заявил по радио, что таран — выдумка большевиков, что тарана как рассчитанного, продуманного метода воздушного боя не существует. Что же ответить Геббельсу?! «Рожденный ползать летать не может!» Но если бы Геббельсу удалось подняться в небо, он бы узнал, что такое советский таран, как это успели узнать на своей шкуре сотни фашистских летчиков. Мне самому довелось дважды таранить врага. Надо будет, пойду на третий…
На подступах к Ленинграду было совершено около 40 таранов. 10 июля сообщалось о двух таранах, совершенных в одном бою Николаем Терехиным — он сбил двух «хейнкелей» с полной бомбовой загрузкой!
Но шли и шли к Ленинграду машины со свастикой…
У Дмитрия Кокорева к началу октября было 100 боевых вылетов, пять сбитых самолетов. Он был награжден орденом Красного Знамени.
Как-то, когда он сел на последних каплях горючего, авиатехник проворчал:
— Мотор еле тянет, а ты опять хочешь лезть в бой? Дай отлажу. Или смерти ищешь?
— Да нет, — вздохнув, ответил Дмитрий. — Жить очень хочется! За жизнь и воюем насмерть.
Эти поразительные слова запомнились однополчанам.
В те октябрьские дни он еле нашел минутку, чтобы написать жене:
«Здравствуйте, мои дорогие Катюша и Мусенька! Извините, что долго не писал. Не имел возможности: совсем нету времени.
Сейчас нахожусь под Ленинградом и буду драться до последней капли крови за этот знаменитый город.