Сакс отводит свисающие на их пути ветви.
— Откуда мы могли знать? — несогласно говорит он. — По всем данным, немцы работали над бомбой. Они не успели. Вернее, мы обогнали их. Это же все так и было. Разве мы виноваты, что теперь, когда немцы разбиты, бомба в руках таких, как Гровс, а Рузвельта уже нет? Послушайте, профессор, я понимаю, мы все влипли, но я сам ничего не могу исправить. Я могу только просить вас. Вы должны обратиться к президенту.
— Опять? Один раз я уже спасал человечество — я просил сделать бомбу. Теперь вам снова нужно мое имя. Чтобы спасать мир от бомбы…
К ним навстречу по аллейке спешит Сциллард. Это тот самый Сциллард, который пять лет назад приезжал к Эйнштейну организовать письмо Рузвельту. Сциллард, который работал над бомбой в Лос-Аламосе, Сциллард — любимый ученик Макса фон Лауэ.
— Простите, Сакс, я задержался. Профессор, я точно знаю: они хотят сбросить бомбу на Японию.
— При чем тут Япония? — удивляется Эйнштейн. — Германия капитулировала. Война окончена.
— Япония воюет. Гровс сказал, если у нас есть такое оружие, то мы должны применить его.
Они выходят на лужайку. Пять лет назад здесь Сциллард и Теллер обсуждали с ним текст письма к Рузвельту.
Эйнштейн подавил вздох.
— Я думаю о том, что подтолкнуть на новое оружие всегда легче, чем остановить…
— Мы были правы и тогда, мы правы и сейчас, — настаивает Сакс.
— Надо просить Трумэна воздержаться, — говорит Сциллард. — Какие могут быть колебания, если мы можем спасти жизнь тысяч и тысяч людей. Мы сейчас единственные, кто понимает, что стоит взорвать бомбу — и русские поймут, что она реальность. Они ее сделают. Если успеют. Зачем им зависеть от милости всяких Гровсов.
Эйнштейн безнадежно кивает.
— …Мы не могли предвидеть так далеко, — говорит Сакс. — Да, мы испугались чучела.
— Когда-то я предупреждал вас, что мы ходим возле самой субстанции. — Эйнштейн устало опускается на скамейку. — Дело сделано… Бомба у них… Чтó мы теперь…
— Именно теперь. — Сакс заставляет себя воодушевиться. — Авторитет и влияние науки поднялись как никогда…
Птица, покачиваясь на ветке, смотрит на Эйнштейна. Круглый глаз ее неподвижно и вдумчиво блестит.
Эйнштейн тоже смотрит на нее. Сакс и Сциллард стоят перед ним, ожидая ответа. Он говорит, глядя на эту птаху:
— Я не знаю, во что вы верите, но в науку верить нельзя. Она беспомощна и равнодушна… Видите, она позволяет пользоваться ею как угодно. Она может установить только то, что есть, а не то, что должно быть. — Он горько усмехается. — Грустно убеждаться, что есть вещи куда более нужные людям, чем знания…
Птаха улетает, и Эйнштейн обрывает себя, как будто он говорил ей.
— Где ваше письмо? — устало спрашивает он.
Сакс достает письмо; не читая, Эйнштейн подписывает.
— А как же Оппенгеймер? — вспоминает он. — Ведь он может куда больше, чем я…
Сциллард молчит, и Сакс тоже молчит. Эйнштейн встает, направляется к дому.
Сбоку от старых гравюр пароходов и парусников, ближе к окну, висит большая фотография Рузвельта, увитая траурными лентами.
В кабинете президента за столом Гарри Трумэн. Перед ним сидят генерал Гровс и военный министр Стимсон.
— Что им не нравится, этим ученым? — спрашивает Трумэн, отодвигая прочитанное письмо. — Они ж сами ее делали. Чего они теперь боятся?
Отвечает Стимсон, он старается не смотреть на президента: трудно привыкнуть к тому, что за этим столом, в этом кабинете, на месте Рузвельта, хозяйничает этот маленький человек.
— Видите ли, атомная бомба — не просто новая бомба. Сила ее взрыва эквивалентна двадцати тысячам тонн тротила.
Трумэн вскакивает, снова садится.
— Ничего себе! А! Сколько ж она сама весит? — подозрительно спрашивает он.
— Взрывной заряд не больше апельсина, — поясняет Гровс.
Трумэн оценивающе взвешивает в руке круглую пепельницу.
— А вы уверены, что у России нет такой штуки?
— Нет, и не скоро будет. У них на это не хватит ни промышленных мощностей, ни сырья.
— А у англичан?
Гровс пренебрежительно машет рукой.
— Атомная бомба обеспечит американской дипломатии большую силу, — говорит Стимсон. — Это козырная карта в политике.
— У вас остается единственная возможность продемонстрировать бомбу перед всем миром, — решительно говорит Гровс. — Сбросить ее, пока Япония еще не капитулировала. И все станет ясно. Всем станет ясно! Когда увидят действие атомной бомбы. Гарантирую, что Советский Союз станет более уступчивым в Восточной Европе. Да и вообще…