— Раз вас интересует такой вопрос, — чутко и осторожно выводит Бор, — значит, вы уже не сомневаетесь, что расщепление атома можно использовать для военных целей?
— Теоретически — да.
— А практически?
— Не знаю, — тотчас замыкается Гейзенберг. — Думаю, что технически это слишком дорого и сложно.
— Ого, значит, уже технически…
— Я надеюсь, что никому не удастся это осуществить в ходе войны.
— Кто бы мог подумать, что дело у вас зайдет так далеко…
— Нет, нет, вы меня не так поняли, — страдальчески вырывается у Гейзенберга.
Они останавливаются. Бор ждет. Кажется, сейчас начнется то главное, ради чего приехал Гейзенберг. Где-то поблизости клацают солдатские сапоги — проходит патруль. Каждый вглядывается в лицо другого, каждый неуступчиво ждет от другого первого шага, и оба молчат.
Гейзенберг протягивает руку и не решается прикоснуться к Бору, стряхивает намокший рукав. Они оба страдают от недоверия друг к другу и оттого, что не в силах преодолеть это недоверие.
— Я так надеялся получить от вас совет… помощь…
— Вы знаете, Вернер, все слишком круто изменилось, боюсь, что физики в этих условиях будут продолжать начатое, как бы ни были опасны такие работы.
— Послушайте, Нильс, надо их остановить, пока не поздно. Мы должны договориться.
— О чем?
— Ученые не должны толкать свои правительства… чтобы, ну, словом, разворачивать эти работы.
— Вот как…
— Вы думаете, это нереально?
— Вы не могли бы, Вернер, несколько полнее сформулировать свою мысль?
— Нильс, вы пользуетесь достаточным влиянием в Англии и Америке. Вы единственный, с кем я могу говорить об этом. Скажите, как вы полагаете, пошли бы в Америке физики на то, чтобы не создавать бомбу? Если, конечно, и немецкие физики сделают то же. Возможно ли такое соглашение?
— Странно, — задумчиво говорит Бор. — Странное предложение. — При своем простодушии он не в состоянии скрыть внезапное подозрение. — Это же рискованный вариант. Какие у нас могут быть гарантии?
Гейзенберг не сразу понимает, в чем его заподозрили.
— Но если мы договоримся…
Бор берет его под руку.
— Дорогой Вернер, мало ли что мы… вы сами толковали мне про то, как заставляют немецких физиков. Согласитесь, что ваш фюрер в смысле коварства…
— Да при чем тут фюрер? — вырывается у Гейзенберга, он оскорбленно высвобождает свою руку.
— Все равно, Вернер, ваше предложение в условиях войны выглядит двусмысленным, — вежливо и твердо заканчивает Бор.
— Вы мне не доверяете?
Бор молчит.
— Когда-то вы считали меня своим любимым учеником. Вы не доверяете мне за то, что я остался в Германии. Но я немец.
— А я датчанин, и должен бежать из Дании.
— Это ужасно, что мы так разговариваем.
— Ах, Вернер, разговаривать можно как угодно. Трагично, что мы не в состоянии договориться и что и вы, и американцы будут продолжать делать бомбу…
— Да, вы правы, Нильс. Прощайте, привет Маргарет и вашим ребятам. Да хранит вас бог.
Бор остается один. Дождь часто, все громче, стучит в зонт. Откуда-то из-за угла появляется Оге Бор. Он берет отца под руку.
— Они делают бомбу. Они занимаются вовсю атомной бомбой, — потрясенно повторяет Бор…
Они возвращаются домой узенькими улочками, и, проходя мимо кинотеатра, Бор вспоминает одну давнюю историю.
Это произошло в тридцатые годы, когда в очередной раз его мальчики съехались к нему.
Интересно, вспоминал ли эту историю Гейзенберг?
Или Оппенгеймер, ведь он тоже мог вспомнить ее?
…Из темноты кинозала доносится стрельба. На экране довоенный американский вестерн: шериф, невозмутимый и неуязвимый стрелок, спасает от бандитов бедную очаровательную красотку. Стоит кому-то из бандитов взяться за пистолет, как этот парень вытягивает свой кольт, и очередной злодей падает, сраженный пулей. Бар завален трупами бандитов…
Молодежь, которая затащила Нильса Бора в это кино, хохочет, но сам Бор чем-то заинтересовался, он внимательно следит за действиями героя, за всей этой, казалось бы, чепуховой игрой в поддавки. И на улице, после картины, Бор отключен от общего веселья.
— Надо же нагородить такую безвкусицу…
— Оппи, и тебе не стыдно за твой Голливуд?
— Каков супермен! — Оппи наставляет вытянутые пальцы и палит из двух пистолетов. — Бах, бах, бах!..
Они потешаются и резвятся, пародируя неправдоподобные подвиги героя.
— Нильс, пожалуйста, простите нас, неразумных, — говорит Сциллард. — Это все Оппи, это его продукция.