— Это почему жаль? На скрипке я тоже играть умею, но мне больше нравится пианино и аккордеон.
Я напел куплет из популярной в моём времени песенки Александра Розенбаума и вздохнул. Вот, даже не задумываясь вспомнил песню и по ходу так же легко заменил всего одно слово, а она теперь зазвучит в этом времени и совсем о другом человеке. Интересно, сколько я ещё изменений внёс в этот мир, даже сам того не замечая? И останется ли этот мир моим прошлым, или уже совсем свернул с прежнего пути и его надо рассматривать как параллельный, а не альтернативный?
Хотя… Какая мне разница? Для меня-то и всех окружающих он всё равно один-единственный и реальный. Так что нечего раскисать, у меня впереди ещё много работы. У нас, попаданцев, нет времени на рефлексии, нам ещё мир спасать! Я невольно улыбнулся своей иронии. Ну, раз на сарказм ещё способен, значит не всё потерянно.
— Ну что Моня, как тебе такая песенка?
— А ты что, антисемит? — рыжий смотрел на меня исподлобья и с прищуром, словно пытаясь что-то разглядеть внутри меня.
— С чего ты это взял? — я даже притормозил и остановившись оторопело посмотрел на своего спутника.
— Ты назвал меня жидёнком Моней, а за это можно и в лоб получить! — Моня воинственно запыхтел как закипающий чайник, его глаза свирепо засверкали, а щёки гневно раскраснелись. Ещё немного и пар из ушей повалит, а то и свисток засвистит. Это было настолько смешно, что я не удержался и расхохотался, повергнув своего визави в растерянность от такой моей реакции на его воинственный настрой.
— Ой, Моня, как всё запущено! Ты что, решил, что я взглянул на тебя и сразу сочинил песню? Не льсти себе, ты не моя Муза и так быстро песни не сочиняются. А ты что, правда играл на скрипке в одесском кабаке? — удивление в моём голосе было не нарочитым. — И между прочим, чтоб ты знал, моя мама самая настоящая еврейка, так что антисемит из меня, как из говна пуля! — я вновь направился в сторону деканата торопясь избавится от своей ноши.
— Что, правда? — Моня догнал меня и пошёл рядом. — Твоя мама еврейка? Так ты совсем на еврея не похож, чистокровный гой по виду. Ой, извини, хотел сказать — чистокровный русский! — я усмехнулся:
— Один-один. Ничья! И я действительно еврей только на четверть, но за гоя тебе морду бить не собираюсь. Но это длинная история и может быть когда-нибудь я расскажу её, но не сейчас. Давай мне свои папки и открой дверь в секретариат, мы уже пришли.
Придерживая подбородком стопку папок, шагнул в открытую дверь и услышал голос секретаря:
— А! Миша Лапин, явился не запылился! Где тебя там черти носили? Отнеси документы на мой стол и можешь идти к себе. До вечера ты мне больше не понадобишься. Но сначала зайди в приёмную комиссию, они просили тебя туда заглянуть если ты не занят, им надо что-то там переписать. — я послушно направился к столу секретаря не заметив, как округлились глаза у моего добровольного помощника.
Да уж, поступал я в ассистенты к Вилинскому, а попал в рабство к приёмной комиссии. И ничего не поделаешь, запарка, приёмка документов, всем всё объясни, расскажи да покажи и за ручку отведи. Иной раз такие дубовые экземпляры попадаются, что только диву даёшься, на что кандидат надеется если двух фраз запомнить не может. Ему уже всё разжевали и в рот положили, а он и этого проглотить не в состоянии. Так и хочется иной раз такому тормозу треснуть по затылку, может от этого процесс и не ускорится, но хоть с места стронется. И это только абитуриенты, а ещё есть их мамаши, папаши, дяди, тёти…
Вот и выпускают меня на передний план, в надежде что взрослые люди к подростку цепляться не станут и не будут слёзно умолять принять их гениального ребёнка на обучение с послаблениями на экзаменах. И просить при прослушивании сделать родному чаду скидку на волнение, смущение и прочее… тоже постесняются. Ага! Как бы не так! Видимо меня воспринимают как родственника кого-то из комиссии, устроенного на непыльную работёнку по блату и атакуют своими мольбами и просьбами как бы не чаще, чем кого-либо другого. Хорошо хоть взяток сразу наперёд не предлагают, а лишь обещают отблагодарить впоследствии. Видимо моей молодости не доверяют, а то вдруг взять-то возьму, а дела не сделаю и с кого спросишь потом?
Ну, и мой каллиграфический почерк не последнюю роль сыграл при выборе помощников в приёмную комиссию. Писать надо много, а у меня это получается быстро и разборчиво. Даже не знаю, радоваться такой моей фишке из прошлого или печалиться. А ещё я опять рисую карандашом и пером, мог бы и красками, но как-то я их побаиваюсь. В прошлой жизни не довелось. Хотя в армии дембеля по первости и наезжали на меня, как, мол, так? Писарь и рисовать не умеешь? А кто нам дембельские альбомы оформлять будет? Но потом смирились. Если карандашный набросок или рисунок, то всегда пожалуйста, а если красками или карандашами в цвете, то это не ко мне.