Профессор. Но комиссия по «Боингу»? Она же видела…
Юрий. Вы отлично знаете, что комиссию по «Боингу» две недели держали в Киеве, пока ваша артиллерия обрабатывала место падения, плюс там прошли сильные дожди.
Профессор. Почему ваши снимки до сих пор не опубликованы? Вы не честолюбивы? Вам не нужны сенсации?
Юрий. Когда мы возвращались в Донецк — нас обстреляли, водитель был убит, а меня спас фотоаппарат, пуля попала в него. Я цел, но снимки пропали.
Профессор. Я бы вам рекомендовал говорить мне правду. Вы живы — пока представляете для меня интерес.
Юрий. Ну а почему же я не сделал попытки их опубликовать? Я похож на идиота?
Профессор смотрит внимательно на Юрия.
Профессор. Вы — везунчик, Анри: вы мне — пока — интересны.
Профессор встает со стула, подходит к двери, открывает ее.
За дверью ждет Ирокез.
Профессор. Уведи.
Юрий, тяжело опираясь на костыли, выходит из комнаты.
Профессор долго смотрит ему вслед…
Подвал — ночь
Пленники спят на полу.
Юрий полулежит, облокотившись спиной на стену.
Гремят замки, тяжелая, металлическая дверь подвала со скрежетом открывается, входит вечно усмехающийся Ирокез, в одной руке — автомат, в другой — стул.
Оглядев всех пленных, он ставит стул у стены.
На пороге появляется Профессор с бутылкой «Кока–колы» в руках. он задерживается у входа, оглядывает помещение, морщится, тонкие ноздри его вздрагивают.
Профессор. Тут же нечем дышать. (Охране, в коридор.) Оставьте дверь открытой, пусть сюда воздух немножко войдет.
Проходит, садится на стул, ставит «Кока–колу» на пол.
(Юрию.) Решил посмотреть, Анри, как вы тут устроились. Все нормально, жалоб нет?
Юрий. Всё замечательно.
Профессор. С воздухом, со свежим, у вас паршиво. (Сочувственно.) У вас там, уже, поди, плеврит начался? По дыханию вижу… (Обводит взглядом всех обитателей камеры.) Я, вообще, всех вижу. Вот ты…
Тычет пальцем в Митю — юного ополченца, лет восемнадцати, испуганно съежившегося в углу подвала.
…Живешь с мамкой, отец бросил вас давно, восемь классов кое–как осилил, потом ПТУ… Где я ошибся?
Митя (ошарашенно). Нигде… всё так… с мамкой… бросил… ПТУ…
Профессор. Много наших убил?
Митя. Я? Никого! Я только неделю, как в ополчение вступил! Я на блокпосту стоял, у себя в Харцызске!
Профессор. На какой улице живешь?
Митя. На этой… на Есенина.
Профессор. Сергея?
Митя. Че Сергея?..
Профессор. Сергея Есенина улица? — спрашиваю.
Митя. А–а–а… наверно.
Профессор. Уф–ф–ф!! (Юрию.) Вот, за них… (кивает на пленных) ты воевать пришел? (Снова смотрит на Митю.) Мамку как звать?
Митя. Ульяна…
Профессор. Телефон мамкин давай, позвоню, скажу, чтоб приезжала, забирала тебя, дурака… (Ирокезу) Запиши.
Митя. Щас… Это… 645–01–83.
Профессор встает со стула, идет к двери.
У двери, останавливается, оборачивается к Юрию.
Профессор. Устал всю ночь с твоей женой по скайпу разговаривать. Смешная она у тебя. Плачет!
Юрий, дернувшись, подается вперед, тут же морщится от резкой боли в груди.
Профессор выходит. Ирокез все с той же ухмылкой выносит стул в коридор. Лязг, грохот задвигающейся двери и замков.
Курахово. Подвал — ночь
Ночь, камера, яркий свет, пленные спят.
Вдруг — лязг, грохот, дверь открывается.
Появляется Ирокез с автоматом в руках, от дверей, сразу — в угол, в котором лежит Митя, не говоря ни слова, бьет его прикладом автомата по голове.
Митя (кричит). За что? (Закрывает голову руками.)
Ирокез бьет еще несколько раз — по голове, по рукам…
Ирокез. Неделю как вступил, говоришь? У–у, сука!
Ирокез снова бьет мальчишку прикладом по рукам, которыми тот закрывается от ударов.
На пороге, с бутылкой «Кока–колы» в руках, появляется Профессор.
Один из охранников вносит стул, ставит его у стены.
Профессор садится, ставит «колу» на пол, вынимает пачку сигарет.
Профессор. Я, Мить, не стал, мамку пугать, говорить ей, что ты в плену. Я же не фашист какой, я деликатно ей говорю: так, мол, и так, я командир вашего Мити, но сейчас нахожусь в госпитале. Очень мы дружим с вашим сыном, но что–то я никак до него дозвониться не могу, вы не скажете — как он там, не ранен ли? Нет, радостно отвечает мама Уля, у Мити всё очень хорошо, он мне часто звонит, рассказывает, что бьет укров направо и налево, начальство им довольно и к ордену собирается представить…
Митя. Нет! Я всего только неделю в ополчении! Мамка, наверно, ошиблась!
Ирокез заносит автомат для удара.
(Закрываясь рукой). Не надо! Она, наверно, подумала, что вы ее про дядю спрашиваете!
Профессор (мгновенно реагируя). Про дядю? Про какого дядю?
Митя. Брат у нее, дядя мой! Это он давно в ополчении! Это он бьет укров! То есть вас. Это его к ордену!
Профессор. Где он бьет нас? В каком подразделении служит? Быстро!
Митя. В Донецке! У Хмурого, в разведке! Не бейте!
Профессор. Имя, фамилия, позывной!
Митя. Бажин, Кирилл! Позывной «Банжа»!
Профессор. Молодец, Митя! Телефон дядин!
Митя. Он в моем мобильнике! На «Б»! «Банжа»! А мобильник у вас! У меня его забрали!
Профессор встает. Выходит. В дверях оборачивается.
Профессор. Проверим, Митя. Живи пока. (Ирокезу) Дай ему что–нибудь, кровь вытереть.
Ирокез вынимает из кармана разгрузки упаковку перевязочного бинта, бросает ее на пол около Мити и, зацепив с собой стул, со своей вечной ухмылкой на лице, выходит.
Грохот, лязг закрывающейся двери. В камере наступает тишина.
Митя всхлипывает, трогает руками голову со слипшимися от крови волосами, берет бинт, осматривается — кого бы попросить о помощи.
Митя. Шахтер, слышь, помоги, перевяжи…
Шахтер не отвечает.
Митя смотрит в сторону «иностранцев», протягивает зажатый в руке бинт.
Митя. Словак…
Юрий и Миро молча смотрят на него.
Митя. Но он бы меня убил!
Миро. А тебя и так и так убьют. Не укры, так свои. И правильно сделают.
База батальона «Донбасс» в Курахово. Комната — день
В комнате Профессор и Ираклий.
На столе корзина с фруктами, салями…
Ираклий разливает по стаканам дорогой грузинский коньяк.
Профессор. С чем пришел?
Ираклий. Там, мои земляки в плен к сепаратистам попали. Три человека… Их соглашаются отдать за француза. Думаю, даже больше можем за него попросить. Пятерых.
Профессор. Нет. Прости. Ищи другой вариант.
Ираклий. Но ты же сам сказал, что он не…
Профессор. Да, он не агент.